телескоп новой модели, — очень невесело усмехнулся Миларет. — Да, похоже, что подстроил. Но… как он мог? Прасковья же ему… как родная! Неужели он настолько деградировал? Я знал его совсем молодым! Мы вместе учились в Пограничье… Помнишь, Савелий… то есть, еще тогда, мы сидели с Савелием, я тебе говорил?

«С Савелием? — навострила уши Саша. — Уж не со Школьным ли сторожем?»

Девушка была так ошарашена — мир-то, оказывается, тесен! — что не заметила, как переглянулись Амвросий и Звеновой. Многозначительно так…

— Говорил? — Магистр, игнорируя вопрос в глазах юной воспитанницы, укоризненно посмотрел на старца. — Ну, допустим, говорил, и что с того? Не забывай, я и сам Кондрата хорошо знал. По крайней мере, достаточно, чтобы понимать, что с ним что-то произошло там, в Бездне. И, вероятнее всего, даже не в холодных, а в горячих ее слоях. Поверь мне, я искал след этого события, очень долго искал… И не нашел. Значит…

— Нет! — Старца так и передернуло. — Не хочу даже думать об этом!

— Вот и я не могу, — невесело подытожил рысь. — Поэтому давай поговорим о другом.

О чем именно, Магистр сказать не успел. Взревела сирена, псы метнулись к входной двери. Та медленно, со скрипом приоткрылась. В лабораторию по миллиметру-по два начало вползать нечто. Окровавленное, поломанное, исковерканное…

— А вот и Сашкино задание! — Магистр брезгливо следил за тем, как кровавое месиво движется по мшистому ковру. — Ядреное, экзаменационное!

В тоне рыся не было ни капли жалости или сочувствия. Только отвращение. Может быть, самая капелька любопытства.

— Кто это? — Звеновой схватил Сашу за руку.

— Да, кто это? — вторила другу девушка.

Ей было не по себе. Настолько, что у нее даже мысли не возникло попытаться вылечить того, приполз к ним за помощью.

— Лаврентий Петрович, — с непередаваемой интонацией ответил рысь. — С чем пожаловали, любезнейший?

***

Лаврентия поломало сильно.

Не помогли амулеты, которыми он был увешан, что новогодняя ель игрушками. И не только не помогли — наоборот, его же и покорежили!

— Я остался в лаборатории, — булькало месиво, — чтобы приглядеть за карателем. Но один я бы не справился, и Прасковья…

— Еще бы ты справился! — фыркнул рысь. И внезапно резко сменил тему: — А скажи, мил человек, позавчера ты один за карателем приглядывал? Когда Федор Оспин беспрепятственно по Углежу разгуливал?

Месиво долго не отвечало. Потом все-таки булькнуло на пределе слышимости: один.

— И находился в лаборатории?

— Да… — булькнул раненый…

И вдруг зашелся страшным кровавым кашлем!

— Может, обезболить его? — до Саши, несмотря на гадливость, на странную пелену отрешенности, окутавшей все ее существо, вдруг начало доходить: перед ней живой человек! И он мучается!

— Обезболишь — правдиво отвечать перестанет. Как вердикт выносить будешь?

Магистр говорил спокойно, даже лениво. Но несмотря на спокойствие, Саша откуда-то знала: наставник на грани. Еще чуть-чуть, и он взорвется! Пойдет крушить, ломать… И в первую очередь прикончит Лаврентия Петровича!

— А может, почувствую? — А вот на Сашу все больше накатывала жалость.

И не просто накатывала. Девушка почему-то чувствовала адскую, чудовищную боль, терзающую раненого.

— Терпи, Сашка. — Рысь в сторону девушки даже не посмотрел. — Тебе на самом не больно, это только кажется. А вот ему — нет. И именно эта адская боль заставляет его говорить правду! И больше ничто.

— Но может, я смогу почувствовать и так? — умоляюще посмотрела на Магистра девушка. — Вот как людоедов тех. Или ведьму, нареченную Варварой? Вы же сами сказали, я многому научилась…

— Научилась, говоришь? — Диким блеском сверкнули глаза Магистра. — Тогда слушай и запоминай. В любой другой ситуации я бы тебя проучил. Уж экзамен ты у меня не сдала бы, побегала бы еще месяц-другой, поискала бы жемчужины отходов человеческой породы на помойке человеческих же отбросов!.. Что молчишь? Никак поняла, о чем речь?

Саша куратора не понимала. Почему он так витиевато говорит о вещах несущественных? Как вообще можно быть таким жестоким? Сначала нужно человека вылечить, а потом вести допросы! Мало ли, что какую вину он на себя возьмет, лишь бы прекратить мучения?

Надо сказать, девушка была не одинока. Николай и Амвросий пока крепились, не высказывали своего мнения, но на лицах парней было написано все, что они думают о происходящем. И мысли их были нехорошими.

Но псы как будто затаились для прыжка — порвать в клочья приползшего за помощью?

И старожилы института, Мирарет и Натали, были целиком и полностью на стороне премудрого рыся.

— Ты слушай наставника, девонька. — На плечо девушки легла сухая рука. — Он дело говорит. Не учуешь то, что нельзя почувствовать в принципе. Ты не сможешь понять Лаврентия Петровича. Кстати, своим упрямством ты продлеваешь его муки. Магистр бы давным-давно его расспросил, а так…

— А так я сейчас наглядно покажу Александре глубину ее заблуждения. — Пока старец увещевал Сашу, Магистр успел принять решение. — Сейчас я его обезболю… Нет, Сашка, ты руки-то вперед не тяни, эта тварь их по локоть откусит, а на такую воспитательную меру я пойтить не могу. Скажи мне, прелестное дитя, ты его ответы запомнила? Про то, что позавчера он стерег карателя один?

— Да! — Саша совсем не понимала, почему куратор медлит. Почему не обезболивает живого человека?

А Магистр как будто не понимал, по какому поводу переживает воспитанница.

— Теперь я во всеуслышание скажу, где была Прасковья… — Рысь окутался белым сиянием. Так сидел он неподвижно недолгое время, показавшееся девушке вечностью. Но потом утратил сияние и произнес: — В салоне красоты Прасковья была. На Большой Ордынке. Запомнила?

— Д-да. Но какое отношение?..

— А вот такое. — Рысь дунул в сторону лежащего, и его страшные раны перестали кровоточить. Лицо очистилось, на нем начали проступать — нос, щеки, глаза, губы…

Рысь дунул повторно. Глаза открылись.

— Лаврентий Петрович, — мягко произнес рысь, — расскажите нам, где вы были позавчера?

— Позавчера? — Тон лежачего можно было намазывать на хлеб вместо масла.

— Да-да, позавчера.

— Это когда Парашка позволила себе упустить карателя из лаборатории «Магия природы и человека»? — Политикан преданно посмотрел на Сашу, и девушка вдруг почувствовала, как на нее накатило: Лаврентий Петрович говорит правду! Чистую правду! Все так и было, это Прасковья не справилась, это она проглядела Федора! — Я у старых фронтовых друзей находился. Я же воевал в Великую Отечественную. Не знала? Теперь знай. Так вот, мы пили коньяк, вспоминали боевое прошлое. Песни пели…

— Какие песни, Лаврентий Петрович? — улыбнулась девушка. — Вспомнить можете?

— Смуглянку, — не сморгнул глазом лежащий. — Знаешь такую?

— Знаю, — закивала Саша.

Перед глазами даже поплыли кадры знакомого фильма. «В бой идут одни старики» называется…

Стоп! Какая еще «Смуглянка»?

Какие песни?

Да