– Подожди! – крикнул Он, – я пойду с тобой?

– Ты забыл ружье, – сказала она, когда Он приблизился.

В ее фразе сквозило торжество.

– Оно мне ни к чему, – ответил Он, как примерный ученик.

Сомнения оставили его, и Он был смел до безумия.

– Ты делаешь успехи, – она засмеялась. – Я горжусь тобой. У тебя куча талантов.

Если что-то и случится, то без предупреждения, решил Он, я и так нарушил все заповеди. Я слишком рискую.

– Не напрягайся, – сказала она. – Все просто.

У него было такое ощущение, словно Он лег на операционный стол.

– Подумаешь, – сказала она, – невидаль, – и повела перед его лицом руками, – паутина, дай сдую.

В следующее мгновение все изменилось – его шатало, как пьяного. Единственное, что Он успел заметить – была или не была – тень – легкая, быстрая, как взмах веера, или взгляд издали, или мыльный водопад, или воздушная яма в самолете, и цвета города изменились, взорвались тысячами оттенков и били в глаза.

Он упал.

– Терпи, – сказала она, – дальше будет легче.

– П-подожди-и-и… ты не даешь мне собраться… – его трясло, мысли рассыпались, как пепел костра.

– Не надо думать, – сказала она. – Меняется только степень зависимости сознания.

Она была очень уверена в себе.

Он боролся – с самим собой и с неимоверной тяжестью. Даже камни под ним стали пластилиновыми и выдавливались из земли.

– Так ничего не выйдет, – сказала она, – не упрямься.

Он вдруг что-то вспомнил.

– Ве-дь-дь…

– Что, что? – она наклонилась к нему.

– Ведьма… – выдохнул Он и поднял голову.

Он снова полагался только на себя и больше ни на кого.

– Ты действительно слишком груб, – заметила она с укоризной.

Он тайком оглянулся – Громобой лежал там, на мостовой, и колкая тень старика-Падамелона, раскрашенная под арлекина, висела над ним, как укор, как угрызения совести.

Я не предам тебя, сказал Он, я не предам никого из людей. Слышишь!!!

Двигайся!!! закричал Падамелон, не давай себя запутать.

– Мне надо вернуться, – сказал Он, опираясь на руки и не веря в действенность своих слов.

Она засмеялась и покачала головой.

– Мне надо вернуться, – повторил Он, – если я не вернусь, то все только проиграют, и ты тоже.

– Люди ошибаются, – терпеливо сказала она, – исключений нет.

– Мне надо вернуться, – с тупым упорством произнес Он. – Я не знаю, почему, но мне надо вернуться.

– Разве ты бросишь меня? – спросила она, и в ее голосе проскользнула тревога. – Мы прошли только четверть пути.

– Да, – прошептал Он.

Громче! закричал Падамелон.

– Да!

Еще громче!!!

– Да!!! – закричал Он и вскочил, уже зная, что не добежит, что Он, такой хитрый и тертый, попался – глупо и безнадежно, и умирать лучше, когда ты борешься, а не тихо и сонно в постели с грелкой под боком.

А позади, как в кошмаре, нарастал грохот и лязг, и у него не было даже мгновения, чтобы оглянуться, и когда Он прыгнул в отчаянии и вцепился в Громобой, что-то огромное и холодное, схватив за ноги, швырнуло об землю, и, падая, и раз за разом переворачиваясь на брусчатке, Он видел, как его тело превращается в месиво костей и мяса.

2.

…Собственно, если не останавливать время, то история продолжится независимо от желаний, даже если ты не хочешь, даже если кто-то опровергает, даже если предположить чисто гипотетически – я ведь совсем не собираюсь летать бездумно, наличие реального Абсолюта или его Суверена, или еще кого-либо Повыше, пусть завуалированного под черта или кочергу – что не меняет сути дела. Мне бы лично хотелось остаться независимой единицей и не дрожать над каждым куском мысли, как скряга над мешком золота. Я насчитал целых три проникновения. Зачем они мне?..

Через мгновение Он стоял в магазине и ждал, когда холеные и сытые Наемники приблизятся, чтобы взглянуть, какие они вблизи и как будут умирать и что они, вообще, представляют собой в эти секунды и способны ли представлять.

А они вышагивали в своих коротковатых бушлатах цвета хаки и брюках, заправленных в черные высокие краги с множеством дырок и шнурков; и кепки с зелеными козырьками торчали над одинаково задранными носами. В общем, они были неплохими ребятами – со свежими лицами и здоровыми желудками.

Таких даже убивать жаль, подумал Он, не то что тех, изъеденных страстями.

Когда они приблизились, она сказала:

– Не играй судьбою…

– Пусть что-нибудь произнесут, – сказал Он, держа Громобой на плече, – мне интересно…

Периферийным зрением она воспринималась как желто-голубое облако.

– Глупая фора, – заметила она нервно.

Но ему почему-то захотелось попробовать.

– Ты думаешь, я промажу? – возразил Он.

Ему не хотелось ссориться.

– Не давай им лишнего шанса, – она поменяла цвет и стала совсем блеклой.

– Я хочу увидеть их лица, – пояснил Он, по-прежнему не оборачиваясь на ее слова.

– Не давай им шанса, – еще раз предупредила она.

Он промолчал.

– Ты ошибешься, – сказала она.

Ну и пусть, упрямо подумал Он.

– Ты ошибешься!! – повторила она.

– Какая разница, – возразил Он.

– Ты ошибешься!!! – крикнула она.

Но Он не ошибся.

– По-моему, нас напоили какой-то гадостью, – сказал тот, что двигался по краю тротуара.

– Обыкновенная мадера из тухлой бочки, – ответил напарник.

– Я уже три раза сидел в туалете. Может, они подсыпали стрихнина?

– У тебя просто слабый желудок.

– Может быть, у меня и все остальное слабое?

– Нет, все остальное у тебя гипертрофированно до невероятных размеров, – захохотал напарник, – недаром Сохмет-Мут стонет каждый вечер…

– Когда-нибудь за такие шутки я выбью тебе все зубы! – сказал, сжимая кулаки, тот, кто двигался по краю тротуара.

– Стреляй, что же ты! – прошептала она, розовея.

Когда-то так же страстно она шептала нежности.

А Он стоял и смотрел, как они приближаются, и не мог ничего сделать, – словно в нем что-то заело, сломалось, и в голове не было ни одной мысли.

– Зря ты кипятишься, – тоном доки произнес другой, – подумаешь, какая-то девственница-деревяшка.

– Что ты во всем этом понимаешь! – вспылил Наемник, – для тебя, разумеется, приятнее девки из заведения мамы-Розы. А может, тебя интересует что-нибудь иное, недаром у тебя словно шило в одном месте.