пулей… не… на… Тара-а-асова…

И Степка откровенно в голос заревел.

— Ну-ка, ну-ка, что ты тут лепечешь?

Анна Константиновна провела Степку в комнату, усадила его рядом с собой и ласково обратилась:

— А сейчас расскажи все по порядку и больше не смей плакать.

Игорь, слушавший Степку, заинтересовался его рассказом. И когда тот закончил, задумчиво улыбнулся, сказал:

— Да… бывает! — и несколько смущенно посмотрел на Анну Константиновну. — Поверите, — он устремил на нее свои чистые, ясные глаза и добавил скороговоркой: — Я, пожалуй, еще почище этого Андрея запутался когда-то. И предстоял мне за мои дела немного-немало прямой путь в колонию… Честное слово! А меня взяли да и… направили на рабфак! Учиться!

— Интересно! — воскликнула Анна Константиновна. — Когда же это было? Где?

— Было это лет пять назад, на одной железнодорожной станции. Видите, как бывает. В меня, беспризорника, поверили!

И он долго-долго еще рассказывал свою биографию…

…Кроткая Власьевна сбилась с ног от хлопот, от бед, свалившихся на ее седую голову. А больше всего — от страха, который нагнал на нее важный гость, сразу, с самого прихода принявшийся кричать на ее Петровича и на самого Тарасова, будто они всего-навсего какие несмышленые малыши.

Сейчас, вернувшись от раненого Антона, где помогала привезенному из района доктору Илье Степановичу, Власьевна, не без некоторого угрызения совести, но все же с облегчением думала: только потому, что, отправляя утром Петровича на такое страшное дело, она успела-таки трижды осенить в дверях его спину и голову крестным знамением, не попала пуля в голову ее мужа, а всего только в ногу Антону. Да и для Антона-то, видно, если верить доктору, пуля эта не столько во зло, сколько во благо.

«Вот что значит вовремя сотворенное крестное знамение!» — ликовала Власьевна.

«Нет, что бы ни говорили там про разные науки, про еропланы, которые будто бы долетают до самого неба, а есть он, бог-то! И не обидит он ни Петровича, ни Тарасова… да и Антона он не сильно обидел… А попало ему за то, чтобы не лазил впредь, куда его не просят…»

Закончив перевязку ноги Антона, доктор тоже пришел к Захару, чтобы рассказать о результатах операции. Он вытер потное лицо и устало сел на лавку, отодвинув в сторону свой маленький коричневый чемоданчик.

Илья Степанович весь какой-то кругленький, благодушный, веселый. Борода клинышком и золотое пенсне делают его похожим на барина, но говорит и держится он просто. Желая успокоить друзей Антона, встревоженных за его рану, он все рассказывал им:

— Мне приходилось такие перешибы, как у вашего Антона, самому делать.

Те недоверчиво улыбаются. — Да, да, да! — восклицает он. — И не улыбайтесь, голубчики. Как перед богом говорю — приходилось. Придет к тебе такой вот хромой молодец и ну молит: «Помоги, батюшка, да помоги, жениться хочу, а нога — хромая, девки смеются». Посмотришь — действительно, нога хорошая, только после перелома срослась неправильно. Ну и хр-р-руп! Готово! А потом ее снова в гипс, глядишь, через месяц идет к тебе человек, улыбается во всю физиономию, а в походке — вот хоть бы хроминка!

Захар заразительно хохочет. Тарасов тоже улыбается, глядя на добродушного доктора. Даже Власьевна — и та, забыв дневные тревоги, засмеялась.

— И Антон ваш через месяц встанет и прямо хоть на гвардейский парад направить можно будет, — улыбается Илья Степанович, сам когда-то служивший полковым доктором в гвардейском Его Величества гренадерском полку.

Тарасов и Захар не очень верят этому, но все же несколько успокаиваются.

Тут-то, как гром средь ясного неба, и обрушился на их головы Геннадий Иосифович.

Застав в доме Захара мирно беседующих активистов, Геннадий Иосифович с трудом подавил негодование. После того дня, как был с Тарасовым в этой деревне, он успел побывать в двух сельсоветах. В одном он подхлестнул местных коммунистов, в другом — отправил в район уполномоченного, оказавшегося непригодным для этой работы, и сам, засев на несколько дней в деревне, добился почти стопроцентного вступления крестьян в колхоз. Перед самым выездом в район он сам лично вызвал нескольких уклонявшихся от колхоза середняков и поставил перед ними выбор: или они завтра же подадут заявление, или же их, как пособников классового врага, ликвидируют так же, как недавно ликвидировали кулаков.

Уезжая, Геннадий Иосифович был уверен, что крестьяне эти вступят-таки в колхоз.

Все это время, захваченный пафосом развернувшейся невиданной в деревне борьбы за новую жизнь, Геннадий Иосифович совершенно забывал о себе. Он спал где попало, ел что придется, много раз подвергал себя смертельной опасности. И ему было странно и обидно видеть, что здесь, в этом сельсовете, такие же, как он, коммунисты чувствуют себя совсем свободно, по-мирному. Еще только начинало смеркаться, а они уже разошлись по домам. Тишина… Уют… Спокойствие… А он…

Приветливо со всеми поздоровавшись, Геннадий Иосифович спокойно попросил Тарасова и Захара рассказать о ходе коллективизации в их деревне.

— Да вот только сегодня кулаков с дороги убрали. Теперь думаем развернуть работу по вовлечению в колхоз последних единоличников, — начал докладывать Захар.

— То есть, как думаете? — удивленно поднял брови Геннадий Иосифович.

— А вот мозгуем сидим, какой нам лучше подход к ним применить, — доверительно сообщил Захар. — К одному надо сходить с душевным разговором. Другого на собрание призвать, на народе его постыдить, как следует…

Недавно с таким трудом подавленное негодование вспыхнуло в Геннадии Иосифовиче с прежней силой. Особенно его возмутило то, что тут, в домашней обстановке, уполномоченный с председателем надумали обсуждать важнейшее дело, порученное им партией!

— Какой же все-таки у вас процент коллективизации, — еле сдерживая себя, спросил он Тарасова. — Можете вы мне это, наконец, сказать?

— Процент я не подсчитывал, — хмурясь ответил Тарасов. — А в общем, беднота вся вступила. Середняки — тоже большинство уже подали заявление. Осталось несколько десятков хозяев. Вот мы и решаем, как быть с ними.

Геннадий Иосифович не выдержал.

— Это черт знает, что такое! — забегал он по избе. — Это черт знает! В районе чуть ли не каждый час после каждой новой сводки пересчитывают процент коллективизации… Из области звонят, запрашивают каждый день… В райкоме не осталось ни одного работника, кроме секретаря, да и тот все время выезжает на места… В