Это почётное звание Михейша заработал абсолютно честно от тёти Люси и дяди Юрия, нередко пребывающих в Джорке на каникулах. Нередко — чисто для компанейского отдыха — они брали с собой шустрого молодого человека, его сестру и прочих двоюродных молокососов.

И в речушку Кисловку, и в дальний омут на повороте, и с берега, и с лодки, малой Михейша бросался с проворностью тюленьего детёныша. Погружался он с головой, потом выныривал, бестолково мельтеша и шлёпая руками по воде, вызывая фонтаны брызг, но никак не поступательное движение. Больше всего это походило на деревенский стиль «собачий толчок», а если по — заграничному, то «баттерфляй» с обнажением заднерозовых пятаков.

Михейша подбежал к Катьке. Подобно Николке вздёрнул край сарафана, оголив её грязные коленки и ноги до самого стыдного места. От познавательного ляпсуса на мгновение обомлел. Но тут же, уразумев степень грядущей опасности, всунул меж ног коня, которого отпускал только лишь для проведения цирковой манипуляции, и поскакал по дороге зигзагами, оставляя за собой в пыли тонкую кривую линию.

Катька взвизгнула и, не медля ни секунды, соскочила с жерди. Кошачьими прыжками погналась за галопирующим всадником.

Обнажая на мгновения вертящиеся чумазые пятки, полностью игнорируя правила изящного физкультурного бега и забыв о подлостях широкого сарафанчика, держа в поле зрения все Михейшины увражи, она вытворяла не менее ловкие кульбиты собственного, уникального изобретения. И — кажется зоркому Михейше — за всё время погони Катька как назло не попала ни в одну коровью лепёшку.

А ежели вляпалась бы, то Михейшина победа была бы громозвучнее.

Бесполезно тягаться глупым девочкам с воспитанными на ковбойских историях пацанами!

Индейский конь по имени Прут Ивы мчал Михейшу вдаль до самой площади Рынка, не оставляя босоногой и по — своему изворотливой Катьке никаких шансов на поимку ещё более изощрённого скакуна заминированных коровами Бернардинских Прерий.

Михейша нёсся, оглядываясь иной раз, удовлетворённо оценивал увеличивающееся расстояние и размышлял:

— И отчего это Катька не носит дамских портков? Уж не купалась ли одна в ручье, голой и без Михейши? А может, у неё и трусов — то дома нету? Спрошу у Ленки что к чему. Когда началась такая мода?

У Ленки — не в пример Катьке — панталон по шкафам — рассыпчатые горы! Есть даже с лионскими кружевами.

Ч.2.

ОБЕРЕГ ШУТИТ, МИХЕЙША ЧУДИТ

НЬЮ — ДЖОРСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

1–е марта.

1917 год.

Чуть более, чем утро.

Солнышко бочком заглянуло в окна восточной ориентации, кинуло на дом прозрачную тень кедры, насквозь пронзило эркер.

Заиграла гармошка у входа в церкву. Церковка по — прежнему стоит на завершении, вернее, в начале проспекта Бернандини. Из эркера с пальмой её прекрасно видно. Что за музыка? Кого так радостно хоронят спозаранку? Когда такое веселье бывало в далёкой Джории?

Михейша забежал в кабинет, просунул голову в створку рамы и глянул в перспективу. И что же он увидел кроме ржавой главки с крестом?

В колокольне силуэт Мирошки, повисшего на верёвках. Верёвок не дёргает. Живой.

Молчит радио.

Толпа! Транспаранты! Сход людей. Шумят о чём — то.

Непонятки!

Поднялся Михейша на кольцо эркера, предварительно найдя дедов бинокль, всмотрелся в даль ещё раз. Сказал: «Эвона оно как!»

Спустился, вышел из дому, сполз с крыльца.

Высунулся за ворота. Хотел зевнуть — какое! Мальчонка без шапки промчал мимо, на ходу подбросил лохматому со сна Михейше листовку красного шрифта листовку. Читать Михейша умеет пронырливо: смысл ловит на лету.

— Дальше не беги, там дворы неграмотные! — успел он крикнуть рассыльному пареньку, и развернул бумагу.

— От же азбу'ка — бля! — прозвучало новомодное, литературное, завезённое с Питера ругательство. И:

— Маманя, бабуля, Ленка: революция в столице!

— Чего?

— Царя в феврале скинули! А мы — то как спящие борова…

— Чего?

— Чего — чего! Ни хрена не знаем, и всё нам нипочём — вот чего. Копаемся в грязи своей. Мурлыкаем… котами…

Никто и не мурлыкал. Дед — то с отцом и Авдотьей знали, неофициально, да только ждали газет. И не говорили никому: мало ли что! И то: мало ли как могло обернуться: время переменчивое такое… в начале — то века. Да и звезда какая — то с орбиты сошла. Прёт, говорят, и прёт в сторону Земли! Вот такие радости!

Маманя открыла окна: одно во двор Луи Филиппа, другое в сторону Макара Фритьоффа и его свинюшек, запуская в хату вместе со старыми новостями с одной стороны дворовый мартовский воздух, с другой — похрюкивания фритьоффских воспитанниц.

Бабка на кухне создаёт полезную суету.

— Ленка? Ленка почти что замужем, может даже в интересном положении, — подумывает Михейша, поскольку та чаще обычного вертится в ванной, создавая очереди, и часами, будто витрину музея с прекрасной Нефертити, рассматривает себя в зеркале. Критично ей всё в себе: от макушки до пяток.

Но Ленка вида не подаёт — будто бы всё как всегда. Фиг там: Михейша видит Ленку насквозь. Но, при любом раскладе он не продаст любимую сестрицу.

Нонсенс времени!

Все Полиевктовы, как бы сказали через сто лет, — в шоке, в трансе, в ожидании. А по — современному — дак обычное дело, проверка семьи, да и что уж там — всей Джорки, и всего мира на прочность. Но, блинЪ, куда проще жить в семье из восьми человек: ждём и всё! И так и эдак — всё хорошо. И будь что будет.

***

Итак, фиксируем безразличие к делам семьи Полиевктовых дневного и ночного светил, а также звёзд и комет, да и планета помалкивает: никаких землятресений, потопов, камнепадов: всё будто обычно.

Но в ячейках малых миров по другому. В нашей ячейке так:

— Ленкин офицер находится на переучении в одной из столиц.

— Ленка прихорашивается в светлице. Признаков беременности нет, но она, на всякий случай, оглядывает по утрам и вечерам собственный живот и надавливает груди: нет ничего! Пронесло? Мамке стоит сказать? А у бабки взять консультацию? Нет, не стоит. Можно ещё пока для вида скакать по постелям и кидаться подушками. Нет, интерес и азарт у Ленки уже не тот.

— Сестрички малые, чуть повзрослев, дрыхнут по — прежнему крепко и тихо, пуская глупорадостные пузыри.

— Дед отъехал в Ёкск — повёз новую рукопись: по дифференциалам кажется, или по логарифмам: мы в том и другом не особенно сильны.

— Отца не видно. То ли просёк кое — что и на демонстрацию подался. То ли с вчерашнего перекурения… излишне усердного, не позавтракав,