Он поднялся, потом дал мне закурить. Я вглядывалась в его лицо, но никак не могла понять, что оно выражает.

— У тебя есть время? — спросил он меня и продолжил, не ожидая моего ответа. — Я расскажу тебе одну вещь. Ты заслужила.

Фернандо обнял меня за плечи, потом начал говорить о том, о чем я менее всего ожидала услышать.

— В Гамбурге много испанских клубов, ты об этом знаешь? Почти все открыты эмигрантами, республиканцами-беженцами. Это места, где можно встретить кого угодно — от детей до стариков, которые приходят туда, чтобы поговорить по-испански, полакомиться тортильей в баре, поиграть в карты, просто поболтать… Мой отец никогда не водил меня ни в одно из таких мест, потому что для него было сущим наказанием там находиться. Он живет только рядом с немцами и по-немецки говорит великолепно, он ничего не хочет знать об Испании, ничего. Он не пьет испанское вино, потому что считает, что итальянское лучше, хотя все знают, что оно хуже. Однако он все же продолжает говорить «черт» по-испански каждый раз, когда кто-то действует ему на нервы. Я помню, что когда мы были маленькими, мы говорили с ним по-испански. Но потом… Эдит говорит по-испански хуже меня, а Райнер, которому тринадцать лет, не поехал сюда этим летом, потому что не хотел показывать свое плохое знание языка… Пару лет назад Гюнтер рассказал мне об одном испанском клубе, в котором можно прекрасно поиграть на бильярде, а мы в этом деле были специалистами. Гюнтер говорит очень хорошо, почти как я. Мы привыкли пользоваться между собой испанским, чтобы никто не понимал, о чем мы говорим, в колледже, а больше всего с девочками. Так мы проводили время, не опасаясь проблем. Мы проводили много времени вместе, потому решили пойти в этот клуб. В баре клуба был один официант, которого звали Хусто, андалусиец, из деревни под Кадисом. Он приехал в Германию давно, около пятнадцати лет назад, жил один, потому что решил остаться вдовцом. Он очень интересно рассказывал о своей родине, может быть, потому что так и не привык жить в Гамбурге…

— Тебе не холодно? — вдруг прервал Фернандо свой рассказ. Ничто из того, о чем он рассказывал, меня не увлекало, но мне нравилось его слушать.

— Так, вроде бы не очень холодно. Самое плохое — когда туман, и дождь все время идет, так говорил Хусто. Когда начинает идти дождь, это самое неприятное, потому что не знаешь, когда он закончится. Иногда зарядит и идет постоянно, без перерыва.

— То есть моросит.

— Да, именно так он и говорил. В общем, Гюнтер и я иногда к нему захаживали. Нам было приятно пропустить по рюмочке и поболтать с ним, а точнее говорил только он, а мы слушали, временами очень долго. Однажды вечером, примерно шесть или семь месяцев назад, мы пришли туда, чтобы посидеть в баре как обычно, и заговорили о женщинах. Мы знали, что он скажет, что ему не очень нравятся немки, хотя это не правда, он лгал и общался со многими из них.

— Он хвастун?

— Нет, но он очень веселый, по дружбе он может рассказать много невероятных историй на жутком немецком, мы много раз видели, как он это делает. Как-то раз он сообщил нам, что в Испании есть женщины, у которых фиолетовые соски, а мы ему не поверили. Гюнтер сказал, что они скорее темно-лиловые, как у индонезийских женщин, либо коричневые, темно-коричневые, как у арабок. Но Хусто не согласился, он сказал, что они именно фиолетовые, что он и хотел сказать, что они фиолетовые, что он не ошибся. Я, честно говоря, не мог ему поверить, потому что у всех женщин, которых я тогда знал, были розовые соски, темно-розовые или светло-розовые. Темные я видел у одной таиландки и у одной негритянки. Но он мне сказал, что я просто никогда не видел настоящих женщин, а когда мне доведется побывать в Испании, следует восполнить эти пробелы в знаниях. Когда я приехал сюда, то каждый раз при виде женщины меня мучил вопрос, какого цвета ее соски, и никак мне не удавалось приблизиться к ответу. При этом я продолжал думать, что Хусто что-то напутал в словах и женщин, о которых он говорил, на свете не существует. Я так думал до тех пор, пока не познакомился с тобой. Я смотрел на тебя и думал, что у тебя они должны быть фиолетовыми. Поэтому, наверное, тебе и казалось, что я смотрю на тебя предвзято… Теперь ты здесь, и тебе все известно.

Он поднял одеяло, чтобы посмотреть на меня, и в слабом предрассветном свете подтвердились его ожидания.

— Они фиолетовые…

— Да.

Фернандо наклонился прямо надо мной и впился губами в правый сосок с такой силой, будто хотел его откусить.

— Тебе так нравится? — спросил Фернандо.

— Да, очень.

Я не могла запретить Фернандо ласкать меня, я словно оцепенела от слов, которые он произнес ранее, — о том, что его основным желанием было проверить, какого цвета мои соски — коричневого или фиолетового. Я не хотела верить в то, что он искал ответы на вопросы как натуралист. Секрета больше не было. Но все же я обняла Фернандо, обхватила его лицо ладонями и поцеловала в губы. Он в ответ крепко обвил мое тело ногами. Мне нравилось наблюдать за его возбужденным членом, трогать его и чувствовать нарастающее желание. Но я никак не могла понять, откуда он начинается. Я осмелилась спросить об этом, тщательно подбирая слова, чтобы они не звучали вульгарно.

— Эта штука… — пролепетала я, — я хочу, чтобы…

Фернандо улыбнулся.

— …она мне нравится!

Он расхохотался, положил член мне между ног и начат продвигать его в меня.

— Любишь? Но если ты привяжешься к нему, то никогда больше не захочешь ни какого другого мужчину.

— Да ладно, Фернандито! В какой книжке ты это вычитал?

— Хотел повеселить тебя, девочка, прежде чем мы с тобой займемся…

Он не закончил фразу, и все началось снова, раздавались стоны и крики, потолок то приближался, то удалялся от меня. Ничего больше не существовало, только я и Фернандо, который энергично входил в меня, при этом крепко держал меня, чтобы я не ускользнула, а он двигался все быстрее и быстрее. Его глаза покраснели, пространство вокруг нас буквально раскалилось. Фернандо разжег во мне огонь и сам же потушил его, тяжело опустившись на меня и впиваясь в кожу моих бедер, пытаясь отдышаться. Никогда прежде и никогда потом мы не были так близки. Я понимала, что начинается новый этап моей жизни, что теперь вокруг меня вырастет еще более толстая стена одиночества, чем была прежде. Я любила Фернандо невероятно сильно, но чувствовала, как он удаляется от меня.

Когда я пришла в себя и поняла, что все закончилось, я по-новому посмотрела на любимого, я не переставала думать о том, что он сказал о моих сосках, теперь его любопытство было удовлетворено полностью. Фернандо улыбался, и мне пришлось улыбнуться ему в ответ. Я решила повторить его слова, а вместе с ними голос и интонации.

— Ты молодец, Отто.

— Это следовало мне сказать раньше.

— Ладно, на самом деле мне показалось, что некоторые вещи стоило делать иначе…

Мне казалось, что нет необходимости говорить неправду или утешать его, хотя мне стоило немалых усилий решиться на этот шаг.