Действия Марта настолько разозлили Фуггера, что Якоб утратил обычную сдержанность. Он пребывал в «крайне дурном настроении», делился наблюдениями имперский чиновник. Тот факт, что Карл по-прежнему был должен ему денег, усугублял ситуацию. Возможно, именно дурным настроением объясняется шаг, предпринятый Фуггером. Продолжая воевать с Мартом весной 1523 года, Якоб направил Карлу весьма резкое напоминание о долге. Фуггер не мог заставить Карла заплатить, никакой суд тут не являлся подспорьем, ибо Карл был сам себе судья. Фуггеру оставалось лишь взывать к достоинству императора – и поддерживать свою репутацию среди кредиторов. Учитывая возраст и статус Карла как наиболее могущественного человека на земле, письмо Фуггера поражает своей прямотой. Фуггер следует протоколу, но в его письме нет и намека на то лизоблюдство и подхалимство, которое присуще, например, письму Лютера к архиепископу Альбрехту. Тон Фуггера предполагает: Карл понимает, что ему необходимо блюсти интересы банкира. Но все равно императору требуется крепкий подзатыльник.

«Наисветлейший, всемогущий римский император и всемилостивейший повелитель!

Ваше королевское величество, несомненно, хорошо осведомлено о том, в какой степени я и мои племянники всегда служили и служим королевскому дому Австрии и прилагаем всемерные усилия к его процветанию и благосостоянию. По этой причине мы сотрудничали с прежним императором Максимилианом, предком Вашего императорского величества, и, будучи верноподданными его величества, предоставили императорскую корону для Вашего императорского величества, дав обязательства некоторым государям, каковые осчастливили меня таким доверием, которого, возможно, не испытывают больше в отношении кого-либо.

Мы также, когда назначенные Вашим императорским величеством представители прибыли для завершения вышеуказанного предприятия, ссудили значительную сумму, каковая была собрана не только мною и моими племянниками, но и некоторыми моими добрыми друзьями с должным тщанием, дабы благородные дворяне преуспели в своем начинании ради величия и благополучия Вашего императорского величества.

Не менее также хорошо известно, что Ваше величество без моей помощи вряд ли могло бы получить императорскую корону, в чем я могу заверить на основании письменного свидетельства всех представителей Вашего императорского величества. Во всех этих делах я не искал собственной выгоды. Ведь если бы отказал в поддержке Австрийскому дому и встал бы на сторону Франции, я получил бы намного большую прибыль и намного больше денег, каковые и предлагались мне в означенное время. Коими неприятными последствиями была бы чревата для Австрийского дома такая сделка, Ваше величество, полагаю, вполне способно вообразить благодаря присущей Вам проницательности.

Принимая во внимание все вышесказанное, с надлежащим уважением прошу Ваше императорское величество милостиво признать мою смиренную и верную службу, посвященную преумножению благосостояния Вашего императорского величества, и распорядиться, чтобы деньги, которые я заплатил, наряду с полагающимися процентами, были начислены и выплачены без дальнейшего промедления. Обязуюсь и впредь хранить подобающую верность и сим предаю себя всемерной пользе Вашего императорского величества.

Вашего императорского величества покорный слуга Якоб Фуггер»

Реакция на письмо последовала мгновенно. Карл предписал прокурору Марту прекратить расследование в отношении Фуггера и других банкиров. Он стал лукавить: «Ни в коем случае я не допущу привлечения купцов к ответственности».

Покровительство, предложенное Карлом, давало понять следующее: если коммерсант становится настолько ненавидимым, что реформаторы принимаются требовать его голову, ему следует заручиться поддержкой «наверху». С точки зрения общества, было бы справедливо, заключи Март «окаянного Фуггера» в тюрьму; однако император вмешался и не допустил этого. Фуггера спасла его незаменимость. Максимилиан нуждался в Фуггере столь отчаянно, что порой было непросто решить, кто на самом деле правит государством. Карл тоже со временем осознал, что Фуггера хорошо иметь в друзьях. Увы, покровительство императора не могло спасти Фуггера от всего на свете. Некоторые схватки ему приходилось вести самостоятельно.

Шестого августа 1524 года, менее чем через год после того как Карл «отозвал своих псов» в Нюрнберге, Аугсбург проснулся в пять утра, вместе с восходом солнца. В восемь часов Фуггер, вероятно, уже сидел у окна, наблюдая за группой людей у городской ратуши. Это были рабочие, которые в этом богатом городе прозябали на грани нищеты. В тот день на площадь вышли тысяча триста человек – каждый двадцатый горожанин, – и все они злились на Фуггера.

Протестующие пребывали в уверенности, что у Фуггера есть все, тогда как у них – ничего; что они питаются впроголодь овсянкой, а он кушает фазанов; что он укутывает тело мехами, а они ходят в рванье. Они соглашались с обвинениями фон Гуттена, утверждавшего, будто Фуггер разбогател, истязая бедняков. Впрочем, этих людей заботило вовсе не абстрактное социальное равенство. Поводом к возмущению стала попытка Фуггера избавиться от местного священника и реформатора-популиста по имени Иоганнес Шиллинг. Когда об этом стало известно, люди двинулись к ратуше.

Шиллинг проповедовал в церкви Босоногих монахов[70], францисканском храме для городской бедноты. Среди множества аугсбургских священников, симпатизировавших Лютеру, Шиллинг был самым решительным. Он призывал паству не слушать, что говорит Рим, и искать слова правды в Библии. Такие речи находили отклик в сердцах слушателей, ибо Шиллинг предлагал им более надежный путь к спасению, нежели дорога индульгенций, реликвий и молитв Богородице. Подстрекаемые священником, прихожане стремились порвать с Римом и заодно сокрушить городскую власть. Встревоженный Фуггер настаивал на изгнании Шиллинга из города.

Священника поддерживали сотни людей, ведь бедняки и люди малого достатка составляли почти девяносто процентов горожан. Но бургомистр и другие чиновники прислушивались к мнению Фуггера и прочих богачей. Они проявили непреклонность: священник должен покинуть город. На следующий день протестующие снова собрались у ратуши, теперь – с ножами, мечами и вилами. Напряжение нарастало, и Фуггер оказался перед непростым выбором. Он мог бы отсидеться в своем дворце, уповая на то, что толпа сюда не полезет; или мог бежать в замок Бибербах, ближайшее из тех укреплений в окрестностях города, которыми он владел. Бегство представлялось рискованным из-за разбойников. Конечно, можно было попробовать тех подкупить, однако с отчаявшихся грабителей вполне станется устроить засаду, обобрать Фуггера и его карету, а самому банкиру перерезать горло. Еще одной причиной остаться дома виделись тяготы путешествия. К тому времени шестидесятипятилетний Фуггер изрядно страдал от возрастных хворей и болячек. Он пережил всех шестерых братьев и один из немногих в городе был достаточно стар, чтобы помнить мир до глобусов, карманных часов и сифилиса. Утомительное путешествие могло его убить; и разбойников не понадобится. Тем не менее, риск того стоил, ибо за толстыми стенами замка Бибербах ему уж точно не грозила никакая опасность. Против этих стен нужны пушки, а пушками распоряжается исключительно правительство. Когда на улице стало совсем шумно, Фуггер схватил берет, велел запрягать лошадей и направился к своей карете.