В общем, я типа начал по-настоящему слушать панк, по крайней мере The Misfits, и случилось это со мной, как только я побрил голову и перестал тусоваться с Майком, и в тот день я был в торговом центре, в одиночном полете, и на мне были черный свитер с капюшоном, футболка «Misfits» и армейские ботинки отца. Металл и хард-рок для меня, кажется, закончились. Почему? Потому что все те, кто еще слушал металл, казались мне, ну, невинными. Все металлические песни были либо про еблю, либо про поклонение дьяволу, что, конечно, прекрасно и замечательно, но мне это все уже казалось цветочками. Майк, который заставлял меня слушать Оззи, испарился, и я решил, что моей группой будут The Misfits. Почему?

1. Они не воспринимали самих себя чересчур всерьез. В смысле, они пели про старые ужастики, но были крутыми, отвратительными и немного загадочными, не превращаясь при этом в задротских металлистов, изображающих из себя сатанистов только ради того, чтоб их хреновы альбомы продавались. Они были злые, как металлисты, но и немного забавные, мне кажется.

2. У них была лучшая, черт возьми, музыка, что-то типа попсы 50-х, но громкая, злая, полная отсылок к дьяволу и демонам, и мертвым знаменитостям, типа Мэрилин Монро и Джона Кеннеди, и им хотелось подпевать. Для меня это было страшно важно — песни, которым можно подпевать. Кто захочет подпевать на хрен Ронни Джеймсу Дио? Он и сам бы не стал.

3. Вдобавок у Misfits была охуенная песня «Пожиратели мозгов», и припев ее звучал так: «Мозги на ужин, мозги на обед, мозги на завтрак, мозги на полдник». Разве можно придумать гениальнее?

В общем, у меня было три футболки «Misfits», которые, как лошади, работали в три смены; в тот день на мне была одна из них с надписью «Алый призрак» и белым черепом, который светился в темноте. Я был все еще лысый и с повязкой, потому что маман нехило заехала мне тарелкой в глаз.

Я как раз проходил мимо кафешки, где работала Ким, и она подавала мне знаки, закатывая глаза и разглядывая циферблат своих наручных часов, будто проверяя, не встали ли они. Я как раз проходил мимо бесчисленных рядов синих и желтых пластиковых столов и стульев по направлению к кафе «Чайниз Вок», когда четверо грязных металлистов начали надо мной смеяться. Это были типичные обкурыши, один в черной бейсболке с надписью П.В.Н.Х. — читай «пошло все на хуй» — с длинными каштановыми волосами, другой, повыше, в какой-то черной рванине навроде плаща, спускающейся до самых лодыжек, третий чувак покрупнее, с длинными светлыми волосами, собранными в хвост, обкуренный до чертиков, и с ними коротышка со спутанными кучеряшками. Я шел, не останавливаясь, пока тот, что был в бейсболке П.В.Н.Х., не прошептал: «Пидор», усмехаясь и толкая локтями приятелей.

Никогда прежде мне не приходилось драться. В смысле, в средней школе я, конечно, участвовал в стычках. Тогда я был таким маленьким и щуплым, что всегда становился идеальной мишенью — особенно в этих здоровых очках — вплоть до восьмого класса, и старшеклассники обычно, знаете, срывали с меня кепку и пинали ее туда-сюда, а когда им это надоедало, забрасывали ее на какую-нибудь крышу, и, в общем, я, наверное, ничего и не предпринимал по этому поводу, разве что матерился. Но те времена, мне кажется, прошли уже, а? Я набрал вес и вырос сантиметров на тридцать за последний год, и побрил голову, а эти хуи, эти металлические зануды были типом прекрасно мне известным, я ведь, в общем-то, точно таким и был когда-то. Короче, когда я увидел, как этот в бейсболке П.Б.Н.Х. смеется и говорит мне «пидор», я остановился, развернулся, подошел к столику, где они приканчивали свой бургер кинг или что там еще, и ткнул на хрен указательный палец в его чертово лицо, молча, просто держа так палец, ухмыляясь до тех пор, пока этот, в бейсболке, не отпрянул, чуть не обоссавшись, наверное, и стал весь такой: «Что? Какого хрена?», а я молчал, просто сидел так, наставив на него палец и кивая. Парень был маленький, лет, может, тринадцати, и у него были едва заметные усики по краю губы, не то чтобы настоящие, он скорее всего просто никогда не брился и, наверное, надеялся, что их будет достаточно, чтобы казаться вроде как старше и круче. Угри у него были кошмарные, брови сросшиеся, а в правом ухе — сережка в виде перевернутого креста. Он был ребенком, понимаете; это мог бы быть я, года четыре назад, тупой и наивный, боящийся не быть крутым, боящийся не соответствовать. Это и в правду мог быть я. Вот о чем я думал. И мне совсем не нравилась перспектива быть высмеянным кем-то, кем я прежде был, каким-то испуганным парнем, которому хотелось быть кем-то, хоть кем-нибудь, кем угодно, кроме себя самого. Дело все в том, что я блин конкретно был в ярости, в ярости из-за кучи всего: из-за мамы с папой, из-за того, что случилось с Дори, я был в ярости из-за того, что Майк вроде как бросил меня, и, ну не знаю, я был просто конкретно в ярости, мне было конкретно паршиво, и мне уже не хрена было терять. В общем, я продолжал, уставившись, смотреть на этого парня, наставив на него палец, кивая, и он смотрел на меня, уже испуганный, видя, что я крупный и типа злой, типа уже разъяренный, и я все молчал, и мне показалось, что он вот-вот заплачет, и он прошептал: «Что? Какого хрена тебе надо, приятель? Извини, ладно, все, извини», и вот тогда я развернулся и ушел, не оглядываясь, в ушах плавился шум торгового центра, голоса людей, танцевальная музыка из музыкального магазина, звуки рекламных объявлений в колонках громкоговорителя. Мне было хорошо, и хотелось плакать, ноги дрожали, и быстро билось сердце. Я передумал идти в галерею видеоигр и просто ходил и ходил кругами, пока не успокоился, и в конце концов уселся на скамейку, уперевшись в колени ладонями, чтобы унять дрожь.

Я немного посидел, глядя на людей, снующих туда-сюда, ожидая, не пройдут ли мимо те четверо. Не прошли. Я посидел еще немного, подсчитывая мелочь, и вдруг увидел двух девчонок-панков, одна очень маленькая и вторая немного пухлая, волосы выкрашены в яркие цвета, удавки со штырями и юбки в шотландскую клетку, и с ними худющий парень в футболке «Dead Kennedys», и в общем, все эта компания направилась ко мне, улыбаясь.

— Возьми флаер, — сказала маленькая. Она была крошечная, почти как ребенок, с темно-русыми волосами, выкрашенными в синий, но как-то неважно выкрашенными. Она была в кожаной куртке и вся как кукла, с тонной перламутровых теней на веках и черной тушью и все такое. Она вручила мне желтый листок бумаги.

— Тебе нравятся «7 секунд»? — спросила она.

— Ну не знаю, — сказал я.

— Они классные, — сказала она. — Через несколько недель они играют в «Косолапом медведе».

— Это где?

— В центре. Не совсем, рядом с боулингом, — сказал парень, кивая мне.

— Круто, — сказал я.

— Они перепевают «99 красных воздушных шариков», — сказала маленькая, восторженно кивая.

— Это круто, — сказал я.

— Тебе нравятся Misfits? — спросил парень. Он был выше меня, но худой, затылок побрит, а оставшиеся волосы выкрашены в разные цвета.

— Ага, — сказал я.

— «Земля нашей эры» потрясающая, правда?

Я кивнул молча, потому что на самом деле, фактически, у меня не было ни одного альбома, кроме «Наследия зверства». Все остальное было на кассетах, и, кажется, я даже не слышал про «Землю нашей эры», что было довольно глупо, учитывая, что я назначил Misfits своей группой и все такое.