— Нет, уж не надо, пусть будет, как было по-русски: Perwыj maj.

— Ну, теперь давайте сочинять слова, — предлагает учитель.

Лица учеников оживляются. Эта работа веселая, она происходит в различных местах, в Ленинграде, в Хабаровске и на всем побережье Берингова моря, во всех тех пунктах, откуда новая культура проникает в тысячелетнюю толщу чукотской первобытности. И в различных местах она происходит, хотя и независимо, но с полным единодушием и с удивительными совпадениями.

— Голосовать, — назначает учитель.

Ученики составляют трехэтажное слово, которое обозначает буквально: «заставлять руки поднимать вверх». Это чукотское слово, в сущности, точнее нашего, потому что «голосовали» голосами когда-то на шумном вече или на крикливом сельском сходе. Теперь, как известно, голосуют поднятием рук.

— Завод, — называет учитель.

Ученики составляют чукотское слово, вышло буквально: «место обработки железа».

— Фабрика.

Ученики составляют по-чукотски. Вышло буквально: «место выделки ткани».

— Теперь «социальные» слова: «бедняк».

Ученики отвечают:

— Ngoçыn.

Слово «бедняк» есть на всех языках мира.

— Трудящийся.

Ученики отвечают:

— Migçitlen

— Теперь: пролетарии.

Ученики составляют буквально: «бедные трудящиеся».

— Буржуазия.

— Ученики отвечают:

— Gajmыcыlыn.

В буквальном смысле это — люди, богатые товарами.

Товары вообще назначены для обмена, для торговли. Этот термин у чукч вызывает определенное классовое настроение и представляет наиболее возможное приближение к нашему классовому термину «буржуазия».

Впрочем, это не перевод, а скорее объяснение. В книжный обиход, в практику возникающей литературной речи вводятся слова в международной форме: proletarij, burzuazija.

— Ну, теперь читайте, — предлагает учитель. Ученики откладывают учебные тетрадки и достают другие, бережно завернутые в газетную бумагу. Эти тетрадки опрятны и чисты, их заголовки украшены виньетками, выведенными с большим искусством остро отточенными карандашами, черными и цветными.

Сильное отделение объявило соревнование на лучшую статью из туземной жизни на Севере, преимущественно автобиографического характера. За статью назначена премия, правда, совсем небольшая; но гораздо важнее то, что эта статья будет напечатана в соответственном издательстве как настоящая книга. Будет напечатана чукотским шрифтом и переслана на место, на Берингово море и в тундру, чтоб там ее читали однолетки-товарищи и другие земляки этих замечательных чукотских пионеров культуры.

Чтение начинает Ульгувгий. Он написал, разумеется, о своих богатых дядях. Каждый пишет о том, что он знает лучше всего, что у него наболело в жизни и осталось на сердце.

Он читает по-чукотски, но все хорошо понимают, в том числе и учитель, который прочитал все работы заранее и каждое слово обдумал и мысленно перевел по-русски, во избежание недоразумений во время урока.

«Умер отец мой. Я остался сиротою. Потом мой дядя пришел, сказал: „Ух, племянник, ты у меня живи, я тебя выращу. Вырастешь, стариком я стану, мое жилище возьмешь. Все мое стадо заберешь“.

Потом я лет пять у него жил. Постоянно я один при оленях ходил. Постоянно, вернувшись домой, мало ел. Однако бранится. Говорит: „Ух, почему медленно ты ходишь? Ленив ты. Почему медленно расхаживаешь? Ленивым человеком будешь“. Немного спустя опять: „Пусть я побью тебя“. Потом бил меня, всё по голове, все арканом постоянно.

Тут я сказал: „Пусть отдельно я стану“. На ту сторону реки украдкой я ушел, к другому ушел, к Пенелькуту. Тоже Пенелькут, мой двоюродный дядя по матери, или что. Только у Пенелькута худо я жил. Бранится, говорит: „Худо ты стережешь стадо. Однако между тем жадно едящий ты, однако худо поступаешь в охранении оленей. В конце концов уши тебе обрежу“. Говорит: „Если снова с этого времени худо будешь стеречь, убью тебя. Попробуйте хорошенько охранять оленей, заставьте их пастись, не позволяйте им ложиться, сделайте, чтобы они жирели, потом жирный кусок мы есть станем. Продавать их будем. Потом состаришься, хорошо жить будешь. Потом хорошо умрешь когда-нибудь, сыновья сделают тебе могильник из рогов. Каждый едущий на оленях посмотрит на тебя, будет хвалить тебя…“ Лживый, худой Пенелькут!..

Но его зять, Татк-Омрувгий, с двумя младшими братьями, еще хуже. О нем скажу теперь: в позапрошлом году Татк-Омрувгий на факторию ездил, с фактории вернулся домой. У его брата, у младшего брата Гынюкая, там я был. Татк-Омрувгий пришел, поставил загон из саней. Во время постановки к Такт-Омрувгиевым людям гости пришли многие: Ваалиргын, Рульты, Рультувгий с женой, Эыльгын. Пили водку, спирт. Татк-Омрувгай Рультувгия бранит, говорит: „Ты зачем пришел сюда? Голодный бедняк ты. Пищу разыскиваешь. Голодный еду разыскиваешь“.

Говорит Рультувгий: „Некогда я был помогающим при поимке оленей“. Говорит Татк-Омрувгий: „Почему же не помогаешь?“ Говорит Рультувгий: „Однако я состарился, старик я, как буду помогать? Прежние старики только сидели, хозяином хорошо принимаемые“. — „Но ведь ты помогающий. Зачем ты сидишь? Разве так помогают, сидя?“ — Говорит: — „Право, не сиди, по голове ударю тебя“. Рультувгий говорит: „Пусть, если без стыда ты будешь. На больного спиной совсем бесстыдно хочешь ты напасть. Я с худой спиной“. Татк-Омруглий рассердился, говорит: „Ну, ну, давай схватимся“. Рультувгий пояс снял, кукашку снял, говорит: „Согласен. Схвати меня“[50]. Татк-Омрувгий тоже пояс снял с ножом. Говорит: «Нет, только по голове бить тебя стану». Старика по голове ударил поясом. „Ну, помогай, помогай“. Говорит старик, плачет: „Ай, ай, ай, согласен, буду вам помогать“. Одежду надел, посох вместе с арканом взял, к оленям побежал. Немного спустя Татк-Омрувгий спросил нас: „Где Рультувгий?“ Мы сказали: „К оленям ушел“. Татк-Омрувгий кричит, говорит: „Эй, эй, Рультувгий, вернись домой, вернись домой. Сделаешь вонючим младшего брата дом!..“ Тогда те вернулись вместе с женой. По дороге все плакали. Такой насильник Татк-Омрувгий, на всей тундре самый богатый оленями».

Рассказ окончен. Аттувге качает головой.

— По-старому ты написал, — бросает он критическое слово.

Ульгувгий написал свой рассказ действительно в стиле старинных бытовых повестей, которыми богата чукотская устная словесность. Народная словесность у чукчей вообще — это целое богатство. Тут есть эпические повести о войнах с коряками и русскими; затейливые сказки о проделках и подвигах шаманов; рассказы «от начала времен сотворения мира», полные неожиданных и странных подробностей.

— Я жил по-старому, — возражает Ульгувгий — На тундре и теперь оленьи пастухи по-старому живут, не по-новому.

— Ну, ты читай, посмотрим, как вышло по-новому!

И Аттувге читает.

Страна Кыымын (Аляска)

Я ездил в Америку, в страну Кыымын. Там я три ночи ночевал. Тамошние люди рассказывали мне, описывали всю свою жизнь, а многое мы с товарищами видели своими глазами. Нет у них собственной пищи, добытой из моря. Пищу покупают. Впрочем, иные, побогаче, много моржей убивают, а некоторые — даже китов. Но у бедных нет пищи, ни мяса, ни сахара, ни чая, пьют горячую пустую воду. Нет у них никаких товаров. Бедные — там