— Дом, милый дом, — шутит сержант Венцель.

А потом, к моему удивлению, начинает насвистывать мелодию заставки «Сумеречной зоны».[56]

Естественно, электрического освещения нет, а ставни закрыты так плотно, что ни один луч света не проникает внутрь. Для нас, вампиров, это просто идеально.

Почти во всех комнатах есть по небольшому камину. И хоть из кранов не вытекает ни капли, на кухне стоит шесть канистр с водой, видимо, свежей.

— Невероятно. Кому может прийти в голову переехать отсюда? — говорит Диоп, открывая одну из канистр и вливая себе в глотку поток воды, как из фонтана…

Слова сержанта Венцеля заставляют его замереть.

— Осталось понять, что случилось с этими людьми. Может, они умерли от отравления?..

Капрал закашливается, поперхнувшись.

Венцель с ухмылкой забирает у него канистру и делает большой глоток.

— Установим очередность дежурства. На чердаке великолепное место для постового. Оно покрывает все, кроме одного слепого угла, но тот не представляет опасности. Егор, ты первый.

— Вот жопа…

— По крайней мере, тебе не придется рано вставать. Следите за тем, чтобы окна и двери были закрыты плотно. И чтобы свет не проникал внутрь.

Меньше чем за полчаса трехэтажное здание становится пригодным для жилья. Эффективность отряда поразительна. Их движения настолько точны и хорошо синхронизированы, что кажутся балетом.

На кухне нет еды, но тарелки, стаканы и столовые приборы вымыты и аккуратно расставлены по местам. Имеется даже запас дров, которые очень скоро загораются в многочисленных каминах, прогревая воздух и освещая комнаты.

— Наверху есть три комнаты, — говорит Диоп, — кровати в порядке. Там даже пыли нет. Синьора может занять среднюю.

— Создается впечатление, что хозяева дома вышли на небольшую прогулку, — шепчет Венцель.

Но вместо улыбки от этих слов нас пробирает мороз по коже.

— Ну, — шутит негр Диоп, — я точно не гожусь на роль белокурой Маши у трех медведей…

Венцель пожимает плечами.

— Займемся комнатами. Ужин через час.

В нынешние времена мы называем ужином то, что едим в восемь утра по солнечному времени. А полдень теперь то, что когда-то было полночью.

Как будто мы перенеслись в другую страну, в антипод нашей.

И в каком-то смысле это действительно так.

Мы сидим за столом. Масляная лампа пылает посередине, между эмалированных котелков, небьющихся пластиковых стаканчиков, остатков консервных банок и еды в вакуумной упаковке.

В погребе еды тоже не оказалось.

Ни крошки.

Зато там были бесконечные ряды бутылок, покрытых плотным, как ковер, слоем пыли и самой настоящей занавеской из паутины. Прочтя надпись на этикетке одной из бутылок, наугад принесенных к столу Диопом, итальянцы — Греппи и капрал Росси — разражаются радостными криками.

— Это «Бароло»[57]две тысячи шестого года, из погребов Кордео ди Монтедземоло…[58]

— Оно вкусное? — спрашивает Диоп, на секунду переставая ковырять зубочисткой во рту.

— Ты шутишь? Оно было дорогущим еще до FUBARD!

— «Дорогущее» вовсе не значит «вкусиющее».

— Вот увидишь.

— Именно. Посмотрим. Давай, открывай.

Тут тепло, почти жарко. Разведенные камины ждут нас и в комнатах. Я уже очень давно не бывал в теплом хорошо освещенном жилище.

Время от времени, как бы напоминая нам о внешнем мире, в камин врывается порыв ветра, раздувая огонь и поднимая облако искр.

Я сосредотачиваю взгляд на бутылке вина в руках капрала Росси, стараясь избавиться от всех посторонних мыслей. Я думаю, какое это преступление — пить такое вино из пластикового стаканчика. Но наши времена видали преступления и похуже.

Мы все молча следим за тем, как капрал с аккуратностью работающего над хитроумным устройством пиротехника откупоривает бутылку с потертой этикеткой.

Пробка легко выходит.

Росси наливает несколько капель вина в свой стакан.

Смакует его, долго перекатывая во рту, прежде чем проглотить.

— Вкусное? — спрашивает Диоп, протягивая свой стакан.

Росси не отвечает.

Он встает и идет на кухню.

Он роется во всех ящиках, пока не находит того, что ищет. Возвращается с восемью хрустальными бокалами между пальцев и ставит их на середину стола. Удивительно, но бокалы чистые и целые. Их вид и вид темной, но в то же время сверкающей жидкости до такой степени трогают нас, что мы не можем говорить. Есть что-то магическое в мысли о том, что это вино произведено из винограда, собранного тридцать лет назад, когда солнце еще было подарком, а не опасностью, когда поля были зелеными и золотыми. Когда казалось, что мир будет таким вечно.

Я поднимаю бокал. Вино покачивается в нем из стороны в сторону, играя светом. Я подношу его к губам. Пробую.

Как описать чувство, которое я испытываю? Это своего рода мистическое причастие, но не с Богом, а с прошлым. С миром света и тепла, который мы оставили позади и который возвращается к нам только в подобные мгновения, когда огонь потрескивает в камине, а мы подносим к губам изумительный напиток, пробуя на вкус величие и блеск ушедшей эпохи.

Долгое время никто не произносит ни слова. Мы наслаждаемся молча, каждый погрузившись в свои мысли. Еда, которую мы ели, кажется вдруг тяжелой, неперевариваемой. Мешать с этой будничной едой нектар такого вина — это сущее преступление.

За столом происходит волнение. Ностальгия по утраченному миру, который уже не вернуть.

Дюран прочищает горло.

— Надо отнести стакан Егору.

— Но он при исполнении, — возражает Венцель.

— Мы не фанатики, сержант. Ну, кто пойдет?

Я встаю из-за стола.

Дюран поднимает бровь.

— Вы, святой отец?

— Почему нет?

— Как хотите. Спасибо. Достаточно подняться по лестнице. Пошумите немного, прежде чем войти. У Егора легкая рука.