перед нами во всей своей нелепости. Оказывается, что без изощренных спецэффектов идеологические фразы-заклинания, система новояза и новомыслия выглядят набором глупостей и банальностей.

Кинофантастика часто сочетает блеск цифровых эффектов с нищетой авторского высказывания. Ключевое высказывание антиутопии «не нужно ничего менять» - показательный пример философской нищеты, спрятанной за эффектной прорисовкой ландшафтов и городов будущего. Годар намеренно уравнивает план выражения и план содержания: в «Альфавилле»

космический корабль заменяется потрепанным автомобилем, бластер превращается в револьвер, вместо вычурной архитектуры будущего - бедные парижские кварталы... Такая деконструкция формы жанра позволяет зрителю впервые увидеть предмет своих страхов без увеличительных стекол. И оказывается, что футурофобия - лишь условно-приобретенный идеологический рефлекс.

В другом образце редкого жанра анти-антиутопии, в фильме «Виртуальный кошмар» (Virtual Nightmare, 2000, Австралия), можно видеть пример действия идеологического рефлекса в момент, когда фантазийный экран уже выключен. В финале картины Майкла Паттинсона оказывается, что идеология - это не просто облучение населения из единого центра, которое можно прекратить выключением главного рубильника. Герои «Виртуального кошмара» устанавливают, что экран ложной картины мира (манипуляция первого уровня) существует только внутри другого экрана - в иллюзии «повстанцев», ведущих борьбу с очередным бумажным тигром. Но еще большим сюрпризом становится то, что после разрушения источников виртуальной иллюзии идеологическое воздействие продолжается:

- Не понимаю: ведь передача сигнала прекратилась. Что это

такое?

- Дело не в этом. По-моему, после стольких лет им уже не нужен

сигнал. Может быть, им нравится такое существование.

Такое остаточное действие фантазии, которое мы носим в собственных головах, принципиально для работы идеологии. Именно тогда, когда красные кнопки выключены и экраны погашены, идеология по-прежнему производится нашим разумом: уже как сентенция «здравого смысла», последний довод рассудка. В «Виртуальном кошмаре» многие персонажи общаются только с помощью избитых пословиц и поговорок - продуктов заимствованной мудрости, исторических наростов идеологии. Когда транслятор пропаганды обесточен, на помощь приходит отстойник здравого смысла, наполняющий мышление ритуальными фразами: «коней на переправе не меняют»

(электоральная мудрость), «хочешь жить - умей вертеться» (практическая мудрость), «не надо заморачиваться» (гносеологическая мудрость).

Таким образом, идеология - это необходимая, поддерживающая нас иллюзия, дающая интеллектуальную опору в тот момент, когда другие основания рухнули. Собственно, такова функция религии, мифологии, других культурных традиций. Обойтись без идеологии, как без почвы под ногами, невозможно. Но следует отдавать себе отчет в том, на что именно ты опираешься - в жизни или в любом политическом споре. Нужно понимать природу и меру собственной политической ангажированности. Иногда получается даже переместиться в другой идеологический ландшафт (в 90-е годы таких перебежчиков было необычайно много). В конечном счете, каждый из нас живет с идеологией как с любимой или нелюбимой семейной «половинкой». Но лучше, разумеется - с любимой и по собственному желанию.

з нзменосца

ВСЯ ВЛАСТЬ - КОГНИТАРИАТУ!

Как же нам представить будущее, когда передающие станции господствующей идеологии и персональные приемники в наших головах синхронизированы на одну и ту же умственную волну? Возможен ли настоящий выбор между альтернативными идеологическими мирами, а не между серийными экземплярами единственно верной идеологии? В условиях нашей социальной Матрицы создается впечатление, что:

.существует только одна машина, а именно - машина большого мутирующего раскодированного потока, отделенного от благ, и существует один-единственный класс слуг - раскодированная буржуазия, та, что занята раскодированием каст и рангов, извлекающая из машины неделимый поток дохода, обратимый в потребительские или производственные блага, на котором

165

основываются заработные платы и доходы.

Психологическая проблема с капитализмом состоит именно в этом производстве и потреблении иллюзии тотальности социального порядка. Система школьного и вузовского образования - центр этого воспроизводства. Полвека назад (в 1966 году) в бюллетене «Студенты Франции» был опубликован ситуационистский памфлет «О нищете студенческой жизни». Сегодня, в ситуации дальнейшей деградации образовательных институтов, каждая строчка памфлета звучит еще острее. Речь идет, прежде всего, о нищете интеллектуальной:

Студент - временная роль, которая готовит индивидуума к принятию окончательной роли позитивного и консервативного элемента функционирования рыночной системы... <...> Нищета студенчества даже хуже нищеты общества спектакля, новой нищеты нового пролетариата. В то время как непрерывно возрастающая часть молодежи как можно раньше освобождается от моральных предрассудков и власти семьи, чтобы скорее вступить в трудовую жизнь, безответственный и послушный студент изо всех сил цепляется за свое «затяжное младенчество». И хотя его бесконечный юношеский кризис предписывает иногда противиться семье, студент безропотно принимает тот факт, что с

ним обращаются как с ребенком различные учреждения, которые

166

управляют повседневной жизнью.

Действительно, сегодняшний студент, подобно классическому рабу, считает себя «тем свободнее, чем сильнее цепи власти сковывают его».78 Юноша, обдумывающий житье - это обычно «молодой старик», конформист и консерватор. Внешность фрика и интерес к техническим новинкам удивительно сочетаются с интеллектуальной инертностью и приспособленческими рефлексами.

Кажется, что система может спать спокойно, поскольку тотальная имплозивность социального болота поглощает энергию недовольства. Как и в 1966 году во Франции, нынешние отечественные университеты и школы - отстойники самых консервативных и трусливых взглядов, фабрики конформизма, кузницы деиндивидуализованной и пассивной субъективности. Однако мы помним, что всего лишь два года спустя парижский Красный май взорвал эту дремлющую мутную ряску, вывел на улицы молодежь, превратил университеты в очаги сопротивления, лекционные залы - в баррикады.

Оказалось, что продуктом университета не обязательно является пассивный потребитель слов-паразитов и паразитов-мыслей. А университетская коммуникация - не выхолощенная процедура приема и сдачи псевдознаний или пресловутых «профессиональных компетенций». И за спиной преподавателя не всегда стоит тень Господина - властного дискурса, манипулирующего воображением незрелой аудитории.

Как вообще возникают пертурбации общественного сознания, в результате которых меняются функции институтов знания, труда, потребления, контроля? В 17-й книге «Семинаров» Лакан говорит о мутациях дискурса Господина, придающих ему «новый капиталистический стиль».79 Почему бы не вообразить себе оживляющую трансформацию дискурса Университета? Что, если противопоставить хитрости капиталистического разума (переместившего субъекта на место номинального хозяина дискурса) мудрость университетского знания - с помощью интеллектуальной контрабанды, партизанской методологии подрывающего стереотипы мышления?

Дискурсы Капитализма и Господина вырабатывают прибавочное наслаждение - агрегатор счастья, баблос. В беспрерывном производстве этого социального наркотика - завораживающая сила капиталистического маховика, секрет добровольного включения в Матрицу. Знание в дискурсе капитала (и в господском дискурсе) перемещено на место подчиненной инстанции - как технологии извлечения баблоса из окружающей среды. В конечном счете, о выгодных тарифах, скидках и местах продуктивного шоппинга нужно уметь знать.

Но если сбросить потребительского субъекта с незаслуженного пьедестала, восстановить его коммуникацию с институтами знания и труда (учитывая