Рядом с хозяином стояла новейшая по тем временам аппаратура – электрическая мясорубка, электрорезка, электропила для костей, и всё это немедленно заводилось и работало в зависимости от того, что хотел посетитель: мафрум[42] или стейк, ширина которого показывалась большим и указательным пальцами руки.

Накрутив фарша, либо нарезав стейки, торговец продолжал «держать марку» перед восхищенным людом, толпившимся у прилавка, аккуратно заворачивая каждый заказ в заранее подготовленные листы вощёной бумаги.

А над его головой в золочёной раме висел диплом, который свидетельствовал о том, что его обладатель – истинный профессионал, окончивший курс «мясного дела» аж в самой Западной Германии!

«Теперь-то, наверное, такой документ в Ливии лучше не показывать!» – мысленно усмехнулся Дорошин.

Как он и предполагал, дозвониться в Россию не удалось. Связи не было вовсе.

«Похоже, все глушат – и свои, и чужие!» – сделал окончательный вывод Павел, тщетно надеясь хоть на какое-то прохождение сигнала на побережье.

А потом, уже покидая Гаргарыш, Дорошин, размахнувшись, забросил старый телефон далеко в море – «чтобы не достался врагу!». Трубка плюхнулась в воду со звуком, который обычно производит удар рыбьего хвоста по поверхности, возмутив лишь на мгновение голубую пучину. Затем всё стихло. Павел ещё какое-то время задержался на берегу, наблюдая за кругами на воде, прежде чем уйти – таким покоем и тишиной веяло от моря.

Военные поравнялись с одноэтажным строением местной пекарни, стоящей на пустыре за домами, и Павел вспомнил, как ещё в восьмидесятые годы он заезжал сюда за горячим хлебом, возвращаясь из аэропорта, куда частенько наведывался по долгу службы.

А потом, уже в машине, ел удивительно вкусный длинный батон и хрустел огненной корочкой, держа его завёрнутым в газетную бумагу и обжигая руки. Домой привозил батон без горбушек, и Светка даже не упрекала его за это, а только посмеивалась.

«Аз-захф аль-Ахдар»[43] – тут же вернулось из далёкого времени название «печатного слова», в котором вёз тогда завёрнутым на Тарик Матар[44] свой хлеб Павел.

Дорошин вспомнил, усмехнувшись, как он – молодой переводчик – и его коллеги «по цеху», дали прозвище газете: «Зелёный оползень», потому что арабский глагол «захаф» имел ещё и значение – ползать.

Впереди показались укрепления казарм и небольшая рощица эвкалиптов у высокого забора со шлагбаумом, разрисованным в черно-белую поперечную полоску. За шлагбаумом в тени деревьев уютно примостилась такая же пёстрая, как зебра, будка с часовым в малиновом берете и автоматом Калашникова.

Молодой сержант в начищенных ботинках и белых крагах, проверял пропуска у старших машин, поднимая и опуская за шнур полосатую штангу.

– Ну вот, почти и пришли, – обронил молчаливый серб, и в тот же момент раздался оглушительный взрыв. Потом ещё один и ещё. Всё заволокло дымом, и воздух наполнился звуками воздушного налёта и запахом гари.

Мужчины бросились на землю, обхватив головы руками и защищая их от палок и камней, сыпавшихся градом со всех сторон. Об остальных частях тела думать уже не приходилось.

* * *

– Сейф, мой мальчик, я знал, что ты не мог предать свою Родину! – Полковник и его сын, Сейф аль-Араб, накануне бежавший из плена мятежников, стояли, крепко обнявшись, у самого входа в шатёр.

– Отец, они под дулом автомата заставляли меня читать то, что было кем-то написано на листе картона, и снимали всё это на камеру. А рядом стояли западные спецназовцы, которые на моих глазах расстреляли массу ни в чём не повинных людей!

– Я знал, сынок, я верил в тебя… Хвала Аллаху!

– А ещё они заставляли наших пленных сдавать кровь для боевиков и тоже угрожали им расправой в случае отказа!

– Да покарает их Аллах Всевышний!.. Всё прошло, сынок, всё позади! – Каддафи нежно гладил своего сына по плечу.

– Отец, пойдём в дом. Стол накрыт, и мы все ждём тебя! Там твои внуки, которые постоянно спрашивают: где наш дед? Пришли друзья и соседи. Все ждут только тебя!

– Сейчас, мой дорогой сын. Возвращайся в дом, а мне нужно лишь несколько минут, чтобы дождаться вашу мать и, пока её нет, завершить одно служебное дело.

Сейф заторопился к семье, а Каддафи приготовился выслушать доклад специального представителя своего правительства Мусы Ибрагима о подготовке к предстоящей встрече глав ливийских племён, назначенной на начало следующей недели в Триполи.

Ливийский раис уже получил подтверждение об участии в мероприятии от большинства племенных вождей, что, по его мнению, являлось важным доказательством консолидации всего народа Ливии перед лицом западной агрессии.

Полковник присел рядом с Мусой у полированного журнального столика и хотел что-то спросить, как вдруг внезапно раздался режущий воздух свист и вслед за ним – оглушительный гром. Шатёр, деформировавшись в двух противоположных местах, подскочил в воздух. Свет померк.

– То есть как в Ливии?! Там же война! – Светлана Леонидовна вскинула на сына широко распахнутые серые глаза, в которых читалась нескрываемая тревога. – А почему ты мне раньше не говорил об этом?

Рука, которой женщина держала кухонный нож, медленно разжалась.

– Мам, ну я не думал, что эта война… что ты… я не хотел тебя беспокоить и потом… – лепетал Никита, не зная, что сказать: ведь родители жили порознь уже более четырёх лет!

Женщина бессильно опустилась на стул у кухонного стола. Её взгляд будто закаменел, а руки машинально гладили фартук. Наступила тягостная минута.

Молодой человек появился в доме мамы и бабушки, чтобы познакомить их со своей невестой (ребята решили пожениться), и теперь шла радостная подготовка к семейному застолью. Парень никак не ожидал такой реакции на своё сообщение о телефонном разговоре с отцом, о котором сказал как бы между прочим.

Его невеста, симпатичная худенькая девушка-студентка последнего курса института, впервые попавшая в родительский дом Никиты, и вовсе растерянно теребила косынку, опустив глаза.

– Когда ты говорил с ним в последний раз? – В голосе матери послышались близкие слёзы.

– С месяц назад. Наш разговор прервался, и больше я ему, сколько ни пытался, дозвониться не мог: связи с Ливией нет.

Никита специально не сказал матери ни слова о том, что слышал в трубке выстрелы и взрывы. Он и раньше не хотел говорить ей о этом, а теперь – и подавно! Всю правду он сообщил лишь своей девушке, потому что носить её только в себе оказалось непросто – парень нервничал из-за отца, понимая, что тот находится в районе боевых действий.