Борислав лишь молча пожал плечами в ответ, выражая абсолютное безразличие к тому, какой дорогой возвращаться в часть, расквартированную в казармах Баб-аль-Азизия.

Павел же немного слукавил. За морским портом начинался один из самых респектабельных районов Триполи – Гаргарыш, в котором теснились особняки и виллы состоятельного ливийского люда. Те, кто бывал в Париже, невольно сравнивали тихие улочки района с французскими, находя между ними неуловимую схожесть. Может быть, во всём были виноваты цветы и душистый изумрудный кустарник, густо облепивший своими ветками невысокие заборы между владениями. Такой пейзаж был весьма характерен для всей Европы!

Дорошину же ужасно хотелось пройтись по знакомому с юности району, где каждый уголок, каждый дом напоминали об утраченном счастье. Здесь Дорошины гуляли всей семьёй: Павел – в джинсовой двойке, а Светлана и их маленький сынишка, только недавно научившийся ходить, – в одинаковых джинсовых комбинезонах, только разного размера.

«Как потешно выглядела эта парочка!» – мысленно улыбнулся Дорошин, вспомнив держащихся за руки Светлану и Никитку, медленно пыливших по плиточной мостовой.

А ещё, как тогда, выпить кофе в каком-нибудь прибрежном кафе, любуясь морским простором…

* * *

На открытой веранде бывшего сержантского клуба в Гаргарыше весело припекало солнце, гулял свежий морской ветерок, и пахло закипающим кофе.

Двое мужчин в военной форме ливийского спецназа одиноко сидели за столиком у самого ограждения, за которым плескалось, закипая у берега, синее «варево».

Павел и Борислав молча глядели на воду, наслаждаясь мирной тишиной и закинув гудящие от долгой ходьбы ноги в армейских ботинках на низкую бетонную стенку. Рядом с ними на каменном полу лежали их автоматы.

– Видишь эту каменную гряду, которая вылезает из воды метрах в тридцати от берега? – нарушил тишину Дорошин, повернувшись к Бориславу.

– Вижу, – разлепил губы молчаливый серб.

– Это так называемые ближние камни. А вот те, что дальше в море – дальние. Когда-то, по молодости, в проливе между ними мы с ребятами занимались подводной охотой. И ты знаешь, били не только барабульку, морского окуня, но и довольно крупного тунца! А однажды на ближних камнях произошёл курьёзный случай с одним молодым чехом. В те годы здесь кроме нас жили ещё и специалисты из бывшего соцлагеря: чехи, венгры, поляки и, между прочим, югославы… Парень, вдоволь нанырявшись и наплававшись, выбрался на камни и решил передохнуть на них, прежде чем вернуться на берег. Снял с себя всю амуницию для подводной, оставшись только в гидрокостюме. Вот сидит, отдыхает. Вдруг из воды прямо перед ним вытягиваются щупальца осьминога, хватают ласту и – на дно. Марек, так звали чеха, даже не успел глазом моргнуть, как нарушителя и след простыл! Ну что же делать? Осталась только одна ласта, вторую «стянули». И вдруг через пару минут из воды снова появляется осьминог и возвращает ласту назад. Видно, оказалась невкусной! – улыбнулся воспоминанию Дорошин.

– А какая там глубина? – поинтересовался серб.

– Метров пятнадцать-двадцать, не меньше!

– Глубоко. А что потом? Осьминог её погрыз?

– Да нет, – усмехнулся Павел, – зачем она ему, из резины?

– А что с пойманной рыбой делали? – поинтересовался Борислав.

– Отдавали на кухню. Здесь раньше был пищеблок для временно проживавших в Гаргарыше переводчиков-холостяков. Вон там жили, в том полустеклянном здании у самого пляжа, – кивнул в сторону заброшенного строения Павел.

– Да, трудно себе представить, что здесь когда-то кипела жизнь, – вздохнул Борислав, имея в виду безлюдное место.

В следующий момент он невольно повернул голову на звуки шаркающих по каменной плитке шибшибов[39].

– Тфаддалю, аль-гахва мтаакум! – сообщил хозяин бара, ставя перед мужчинами белые чашечки с пахучим напитком и прозрачные стаканы с водой. – Тыббу шей гейр?[40]

– Гейр гахва ля шей, щукран, я ахи![41] – ответил за всех Дорошин, и ливиец зашаркал ногами обратно под свой навес. – Замечательный кофе! – похвалил Павел, сделав глоток из чашки. – Люблю, когда не жалеют кардамона и кладут корицу.

– Знаешь, а я больше чай люблю. Только не этот, арабский, приторно сладкий, с пенкой, от которого сердце готово вырваться из груди – настолько он крепок, будто чифирь. А настоящий, заваренный в чайничке по всем правилам, и обязательно с лимоном! – вздохнул серб.

– Да, понимаю тебя. Здесь так чай не готовят – везде свои традиции.

– Эх, надоели мне эти чужие традиции. Домой хочу! – посетовал Борислав. – Более десяти лет скитаюсь! Почти с самого нашего поражения в Боснии.

Наступила пауза, во время которой Дорошин, вскрыв старый телефон и орудуя перочинным ножом, попытался извлечь из него сим-карту, чтобы переставить её в новый аппарат, хоть и не очень надеялся на то, что ему повезёт дозвониться в Россию. Кроме того, уже давно следовало возвращаться в расположение части. Мирная передышка заканчивалась, и наступала проза войны.

– А почему ты здесь и где твоя семья? – всё-таки спросил серба Павел, заранее зная ответ.

– Жена и двое детей, мальчик и девочка, погибли во время бомбёжек Югославии авиацией западного альянса, – негромко ответил Борислав.

– Послушай, давай искупаемся! – неожиданно для самого себя предложил товарищу Дорошин, и в его голосе послышалась просительная нота. – Знаешь, я ещё с Бреги мечтаю об этом! Всего ведь минут пять потратим, не больше?

Борислав недоверчиво покосился на воду.

– А где?

– Да вот тут же, на пляже, перед бывшим жилым корпусом! Даже обсыхать не будем – сразу форму на мокрое тело напялим и пойдём. Жарко ведь!..

– Ну, давай, только по очереди: сначала ты, а потом я, – нехотя согласился Борислав.

Вода обожгла, но лишь в первый момент. А потом наступила долгожданная нега: море умело лечить раны – и физические, и душевные.

* * *

Фешенебельный район остался позади, а вместе с ним закончилось и асфальтовое покрытие. Мужчины неторопливо шли по песчаному грунту, стараясь поднимать ноги, чтобы не пачкать ботинки.

«Вот и прогулялся по прошлому, – плавно текли мысли в расслабленном после морского купания мозгу Дорошина. – А ведь мало что изменилось. Всё узнаваемо!..»

Пятью минутами раньше друзья миновали последние строения района, в которых располагались не работавшие теперь магазинчики. Павел узнал среди них чудом сохранившийся домик, где раньше находилась «крутая» по тем временам, даже для Ливии, мясная лавка. Мясник, мужчина лет сорока пяти, с важным видом и неспешными манерами, в белоснежном фартуке и накрахмаленном колпаке, торговал изумительным мясом без намёка на жилы или жир. Гора вырезанных им из мясных туш костей лежала тут же на прилавке, и любой желающий мог взять себе ровно столько, сколько пожелает.