– Интересно узнать, кто из именитых музыкантов у тебя в качестве ориентира?

– Однозначно – Дон Брюер. Вот кто для меня – барабанный эталон. Брюер – это настоящий человек-молотобойня, восхищаюсь им. Его пятиминутное соло на дебютном альбоме Grand Funk – это… словами трудно выразить… это – такой невероятный взрыв энергии! – знаю его наизусть и могу сыграть без запинки.

Спору нет, Брюер – очень техничный барабанщик с ярким индивидуальным стилем, но что бы Катковский сказал, услышав умопомрачительное барабанное соло Джона Бонэма, барабанщика Led Zeppelin в песне Moby Dick с их первого альбома. Впрочем, о чем это я? – в этом мире нет места для группы Led Zeppelin, как и для любой другой с туманных берегов Альбиона – весь британский рок вместе со всей современной культурой Великобритании сгинул в черной дыре альтернативного времени.

Пока суть да дело, я осмотрелся: в дальнем углу – громоздкое крутящееся кожаное кресло с подлокотниками и высокой спинкой, две потертые оттоманки – подобие зоны отдыха. Возле кресла на журнальном столике – настоящая музейная редкость – портативный патефон с открытой крышкой, который мог удобно укладываться в чемоданчик с ручкой.

– Вот полюбуйся, – пояснил Катковский, – еще довоенная, импортная модель из Франции, по теперешним временам настоящий антиквариат. Находится здесь для создания соответствующего рабочего настроения и вдохновения. Конрад приволок с какой-то помойки. А вон там, – Катковский показал рукой на обшарпанный кожаный чемоданчик, стоявший под столиком, – граммофонные пластинки.

Неожиданно на подволоке загорелась сигнальная лампа красного цвета. Катковский заторопился наверх:

– Ну, все, мне пора. Ребята приехали, пойду помогу им разгрузиться, а ты, если хочешь, сыграй на ударных соло. Если сможешь!

Он выразительно подмигнул мне и убежал. Вот шутник!

Понятное дело, о барабанах я никогда и не помышлял, зато старые граммофонные пласты… к таким я еще не прикасался! Щелкнув ржавыми замками, я опасливо приоткрыл чемоданчик, но… несмотря на мою осторожность, из него на пол грудой посыпались увесистые вороненые блины; отвалилась крышка вместе с прогнившими петлями… Хорошо еще, что ни одна пластинка при этом не разбилась – не хватало угробить антиквариат, да вдобавок чужой!.. Поднял одну из них – оказалась грампластинка с музыкой Рихарда Штрауса – фрагмент из симфонической поэмы «Так говорил Заратустра», вернее сказать – самое ее начало. Произведение, известное мне с детства благодаря родителям. Они, как и многие тогда, были страстными поклонниками интеллектуальной телеигры «Что? Где? Когда?», где начальной темой звучала музыка Рихарда Штрауса. Можно без преувеличения сказать, что родители буквально жили от выпуска до выпуска программы, ну, и я вместе с ними… Не ошибусь, если скажу, что тогда изумился внезапной «встрече» – к чему бы это? – подумалось мне, явно неспроста.

Пластинка была односторонняя, 1930-го года выпуска. Немецкая. Остальные представляли собой тематическое продолжение серии, по-видимому, симфоническая поэма продавалась комплектом пластинок, хранившемся в ветхом чемоданчике.

Я осмотрел иглу на головке звукоснимателя – она была сапфировой, а не стальной, значит, многократного использования. Потом насадил тяжелый черный блин на штырь диска, бережно, чтобы ненароком что-нибудь не сломать, завел патефон ручкой, торчавшей хвостом на его корпусе. Включил. Надо же – работает!.. Диск со скрипом закружился. Осторожно водрузил иголку на край кружащейся пластинки… Рупор, встроенный в корпус патефона, отозвался характерным пересыпанием «песка», многократно усиленным…

Звук, доносившийся из рупора, был чудовищным – для современного уха, избалованного акустическими возможностями HI-FI аппаратуры, оказался совершенно неудобоваримым – хриплым, визгливым, с сильными звуковыми искажениями… но музыка… МУЗЫКА была просто БОЖЕСТВЕННАЯ! – Торжественная и величественная, с фанфарами, литаврами, триумфальными барабанами и постепенно затухающим органом в финале – она была короткой, чуть более двух минут… И тут меня осенило – а что, если?.. Но мысль моя прервалась быстрыми шагами на лестнице – в подвал пулей влетел Катковский.

– Конрад привез комплект костюмов, а вместе с ними и полный микроавтобус девчонок, у меня аж глаза разбежались – на любой вкус: блондинки, шатенки, брюнетки, – с горящими глазами выпалил он.

– Девчонки? И где они?

– Да, кто где: одни в солярий пошли загорать, другие в фонтане плещутся, точно русалки.

Вслед за Катковским появились и остальные участники группы Walküre – все бородатые и волосатые, в обуви на платформе, обряженные с головы до ног в джинсу и обвешанные прорвой «фенечек», словом – всамделишные хиппи, выглядевшие намного старше своих лет; на их фоне Катковский смотрелся очень зелено, не говоря уже обо мне.

Я сразу же полез в рюкзак за обещанной пластинкой; Конрад вручил мне рейхсмарки, а я ему – пласт. Мы обменялись несколькими фразами на немецком, он не знал русского, я – латышского. Конрад был рыжим, высоким, субтильным и внешне напомнил мне клавишника Рика ван дер Линдена, лидера группы Ekseption. Конрад оставлял приятное впечатление: вполне себе культурный человек и американскую рок-музыку отлично знает, и было, было о чем с ним поговорить… Впрочем, ему было не до бесед – надо было репетировать и выстраивать программу.

Я же устроился в уголке рядом с патефоном и затих, весь превратившись в слух. Интересно было наблюдать за музыкантами, поскольку подобные впечатления для меня были впервые; я никогда раньше не присутствовал на репетициях. Ребята прогоняли подряд весь материал – играли одну вещь за другой, порой даже не заканчивая, если Конрад считал, что с ней все в порядке. Споткнулись они на интерпретации Сен-Санса – что-то с «Пляской смерти» у них не получалось – раз десять, наверное, начинали играть, и все без толку – как надо не выходило. Конрад только и рявкал: «Стоп! Стоп!» И опять все сначала. Сделали перерыв.

В очередной раз я дивился происходившему на моих глазах синхроничному раскладу, от которого впору было свихнуться (я уж про это не раз упоминал) – ведь набор композиций почти в точности повторял репертуар голландской группы Ekseption, а они же про голландских коллег и слыхом не слыхивали, здесь такой группы не существует – как такое возможно? – просто в голове не укладывается. И еще я вспомнил, что завершающей темой в программе «Что? Где? Когда?» была как раз «Пляска смерти» Сен-Санса в исполнении… кого бы вы думали?.. Правильно, голландской группы Ekseption. Но это в нормальном времени, поэтому я музыкантам не стал голову морочить, а предложил идею, которую я не успел додумать, сыроватую, но заслуживающую того, чтобы озвучить именно сейчас. Как я решился примерить на себя «костюмчик» режиссера-постановщика будущего феерического шоу у фонтана? Не знаю. Но в том, что оно будет сногсшибательным, – я не сомневался.

– А с чего это ты решил, что увертюра Штрауса украсит наше выступление? – спросил Конрад, внимательно выслушав мою горячую тираду.

– Уверен на все сто. Она не просто понравится; исполненная в начале концерта настроит всех на правильный лад – вы ж все-таки адаптированную классику играете, правильно?