Чтобы у политической экологии, наконец, появилась собственная мораль, нужно распространить на все существа фундаментальную неопределенность отношений между средствами и целью, а не искать в «естественных правах» новый фундамент, который на этот раз окажется достаточно прочным. Теперь мы видим, до какой степени мораль была извращена натурализмом – как модернистским, так и тем, что предлагает продолжающая его экологическая теория, поняв, что он играл роль прямо противоположную той, что на него возлагалась, когда его заставляли защищать человека от объективации (или объект – от человеческого господства). В новой Конституции роль моралистов заключается именно в том, чтобы избежать этой ловушки, в которой исключительно человеческое общество было окружено исключительно материальной природой! (163) С моралью политической экологии мы больше не подвергаемся искушению поверить в существование той или иной внешней или внутренней среды. Если мы не можем прийти к соглашению в политическом, научном и экономическом смысле, не оставляя за бортом значительное количество существ, то благодаря морали мы сможем выслушать их снова. Приписывать эту добродетель исключительно людям вскоре будет считаться самым безнравственным из всех пороков.

Закончим этот длинный раздел небольшой сводной таблицей, напоминающий план производства работ, позволяющий начальникам стройки распределить между представителями различных профессий работу, необходимую для выполнения заказа. Нет здания важнее того, в котором разместится коллектив, тем не менее ни одно здание до сих пор не возводилось столь небрежно. Все ноу-хау, необходимые для его постройки, для того, чтобы оно приобрело элегантный внешний вид и было достаточно функциональным, до сих пор использовались вразнобой, и никто не пытался наладить их взаимодействие. Бросив беглый взгляд на таблицу 4.1, мы сразу понимаем, что это произведение искусства, красота которого для нас ни с чем не сравнима, и что речь действительно идет о стройке.

Таблица 4.1. Краткое описание роли каждого ноу-хау в выполнении шести функций, необходимых для того, чтобы коллектив мог исследовать общий мир, соблюдая процессуальные нормы

Вне всякого сомнения, мы ушли от старой логики сфер деятельности: каждая из профессий вносит свой вклад в осуществление шести функций, в работу обеих палат, и мы не можем выделять ту часть реальности, в которой они якобы действовали до этого (164). Также не подлежит сомнению тот факт, что у нас нет никакой возможности вернуться к старому модернистскому раздвоению; мы больше не требуем ни от одного существа, до того, как мы примем всерьез его предложения, деклараций о том, является ли оно естественным или искусственным, соединенным или разъединенным, объективным или субъективным, рациональным или иррациональным. Мы понимаем, до какой степени каждое ноу-хау извлекает пользу из присутствия своих соседей: насколько лучше становятся науки благодаря политикам; как экономисты исправляют свои недостатки, если они позволяют моралистам проявить свою обеспокоенность и объединить свои усилия для моделизации; как политики прибавляют в весе, если их компромиссы и комбинации сочетаются с соглашениями и манипуляциями ученых. Те, кто хотел построить Республику, сочетая недостатки своих партнеров, вместо того чтобы объединять их достоинства, были весьма скверными архитекторами.

Таблица также демонстрирует, что отказ от старой Конституции не оставляет нас связанными по рукам и ногам, то есть в приятном, хотя и не совсем определенном положении. Нет ничего более артикулированного, чем понятие коллектива, на первый взгляд слишком унитарного, слишком тотализирующего, слишком недифференцированного. Мы получили доказательство и можем отказаться от модернистского порядка, ничего не потеряв при этом. Напротив, у нас появляется масса процедур для регистрации бесчисленных конфликтов, возникающих вокруг построения общего мира. Последнее преимущество заключается в том, что нет ни одной компетенции, ни одной профессии, которая не существовала бы в самой обыденной и повседневной реальности. Мы не предлагаем никакой утопии, не производим критического опровержения, не надеемся ни на какую революцию: самого обыденного здравого смысла достаточно, чтобы без всякого предварительного обучения получить все эти инструменты, находящиеся буквально под рукой. Мы не предлагаем картину этого нового мира, мы всего лишь наверстываем потерянное время, облекая в слова новые объединения, конгрегации, синергии, которые уже существуют повсюду, и только старые предрассудки до сих пор мешали нам их увидеть.

Нам возразят, что если бы феи были столь щедры, а корзины заполнены подарками, то к чему было писать десятки страниц, чтобы вывести на сцену коллектив, если он наделен столькими талантами и обречен на успех. Не забудем же про злую фею Карабос! На гору подарков, оставленных ее сестрами, она положит небольшую шкатулку, на которой будет написано: calculemus! [21] Но она при этом не уточнила, кто должен был произвести расчет. Мы полагали, что лучший из возможных миров может быть просчитан при условии, что мы будем избавлены от тяжкого политического труда. Этого достаточно, чтобы свести на нет все прочие добродетели, ведь требуется подлинный героизм, чтобы воспротивиться этому соблазну простоты. Однако ни Бог, ни люди, ни природы сами по себе не являются Сувереном, способным осуществить подобные расчеты. Это «мы» должно быть составлено из различных элементов. Ни одна фея не рассказала, как это сделать. Именно нам предстоит это выяснить.

Все невероятные сложности этой книги остались позади, теперь пришло время собирать урожай. Историки часто описывали торжественный въезд правителей былых времен в верные им города. Последуем их примеру и попробуем с учетом всего нами сказанного представить торжественный въезд суверена, способного построить лучший из возможных миров, оставаясь верным возвышенному изречению Лейбница: «Посчитаем!»

Теперь мы можем встроить учреждения общего мира в общественный порядок, специально для них разработанный. Не будем портить себе удовольствие. Благодаря несколько переосмысленной политической экологии ассоциации людей и нелюдéй впервые могут интегрироваться в коллектив законным образом. Никто больше не требует, чтобы перед воротами города все разбивались на две колонны субъектов и объектов; нет больше Сфинкса, который преграждал бы вход, требуя разгадать дурацкую загадку: «Вы субъективны или объективны?» Впервые люди и нелю́ди могут попасть в гражданское общество, не обращаясь в объекты, которые придут под стены города и приступят к их бомбардировке, чтобы унизить сильных мира сего, избавиться от обскурантизма, возвысить обездоленных, заставить болтунов умолкнуть, а членов муниципалитета – держать язык за зубами. Впервые ни один предатель не откроет им тайком секретный проход, чтобы они смогли войти в город и заново установили демократию «на строгом основании разума». «Впервые», разумеется, для наших почтенных западных городов, так как «другие культуры», которые называют так уважительно и с некоторой долей снисходительности, никогда не теряли привычки радушно принимать эту внешнюю среду, за счет которой они жили. Однако столь долго продержавшееся модернистское отклонение помешало нам встретить «других» в другом контексте, отличном от культурной антропологии. В следующей главе мы увидим, что, как только наши собственные коллективы станут несколько более цивилизованными, мы сможем представить себе менее варварские способы извлечь пользу из их участия.