Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Сулла! — потрясенно выдохнул Варфоломей.
Некоторое время назад. Рим, 78 год до нашей эры
Варфоломей
— Мы здесь уже второй день, — сказал Фараон, — и я отчетливо понимаю, что античность мне совершенно не нравится.
Мой компаньон стоял за каменной стойкой заведения и нехорошо улыбался, разглядывая толпу гуляк за длинным столом в глубине нашей каупоны.
— Воспринимай это как новый жизненный опыт, — посоветовал я, пытаясь справиться с бронзовой решеткой плиты. — Что же — Средневековье лучше?
— Не лучше, — задумчиво проговорил валлиец. — Грязнее, грубее, но… Ближе как-то, что ли.
— Ты уже забыл средневековый Лондон? — невинно осведомился я. Проклятая решетка никак не хотела вставать на место, пламя пару раз обожгло мне руку, и я зарычал от злости. Уф! Встала, наконец-то. Можно поставить котел и дождаться, пока закипит вода.
— Да, Лондон… — Бриан фыркнул. — Вот уж где было грязно и гадко. Если бы существовал какой-нибудь рейтинг городов тех лет, я бы Лондону поставил ноль звезд. Из пяти.
— Вот-вот. А здесь, конечно, никто не носит кружева. Зато есть акведук. И канализация. И кстати, мы очень удачно провалились во времени.
— Почему это? — Фараон подозрительно поглядел на меня.
— Потому что сейчас идет 676 год ab Urbe condita. От основания Города — Рима, то есть. Нам привычнее говорить — 78 год до нашей эры.
— И что в нем такого хорошего?
— Попади мы в прошлое года на четыре раньше — угодили бы в развеселое время. Как говорил один киноперсонаж: «Стены Рима можно было красить кровью». Луций Корнелий Сулла…
Тут я невольно осекся, и выругал себя за то, что увлекся и повысил голос, который у меня и так тихим не назовешь. Потому что увидел, как дернулся мужичок в заношенной, когда-то коричневой тунике не по размеру, подпоясанной какой-то узловатой веревкой. Сидел он совсем рядом с нами и неспешно ел оливки из большой миски, запивая их легоньким подогретым винцом — мой приятель несколько минут назад самолично подал ему это немудреное кушанье.
— Друг! — прошипел мужичок, поводя из стороны в сторону кривым носом и опасливо стреляя глазами. — Негоже поминать тут Суллу! Нынче он уже не диктатор, это верно. Но всемогущие боги не зря дали одному человеку такую власть. То, что он сотворил в Риме…
Тут дверь каупоны распахнулась, ввалились несколько крепких мастеровых, жаждущих влить в пересохшие глотки вина побольше и подешевле — и мужичок замолчал, втянул голову в плечи, потянувшись к своему стакану.
— Ладно, — я понизил голос и тоже стал почти шептать. За стреляющим в плите огнем меня было практически не слышно, — в общем, Сулла стал диктатором и устроил проскрипции. Вывесил списки врагов Рима — и понеслось. Все наперебой кинулись резать глотки тем, кто в этих самых списках. Да еще и по ошибке прихватили часть тех, кого в этих списках быть не могло. «Ошибочка вышла, квириты, извините!» Кровищи было столько, что до сих пор у всех в памяти эти воспоминания очень даже живенькие и неприятные.
— И что, прямо всех резали? — напряженно спросил Фараон.
— Нет, ну что ты! — успокоил я его. — Только богатых, как правило. Ну, или состоятельных хотя бы. Какой толк резать бедняка, что ты с него возьмешь? Черепок с фитилем и кувшин мочи, по ошибке названной вином? Колченогую табуретку из каморки в инсуле?
Я высыпал в котел крупу и стал ее помешивать, потом плеснул туда же плошку оливкового масла и, наконец, добавил горсть тертых кореньев.
— Сулла был мудр… Хотя чего это я? Он и сейчас должен быть еще жив, всего лишь начало года…
— Да, дела… — резюмировал мой друг.
— Эй, почтенный! — крикнул нам краснорожий детина, по виду — грузчик или мясник откуда-нибудь с рынка. — А чего у вас ни одной девицы нет? Кто мне вина поднесет?
— Я поднесу, хочешь? — мрачно, однако вежливо отозвался я. Не люблю, когда перебивают.
— Ты? — краснорожий смерил меня взглядом, и в глазах его мелькнула тень уважения, когда он покосился на сбитые костяшки… ну не люблю я Средневековье, антисанитария сплошная, любая царапина заживает плохо. — Да я так, поинтересовался, без задней мысли. Какая разница, кто вино подает, верно ведь? Клянусь Геркулесом, покровителем мясников, тут у вас чисто и прохладно. Что еще нужно честному квириту?
Его товарищ, такой же краснолицый, но гораздо более пьяный, высказал свое полное согласие добродушным мычанием.
— Будет вам вино, ребята, — сказал Фараон. Кстати, на этот раз валлиец выглядел как типичный римлянин — худой, темноволосый, лет сорока, с прямым носом, грубоватыми чертами лица, жесткими складками у рта и короткой солдатской стрижкой. Ни дать, ни взять — ветеран в отставке, вылитый портрет императора Филиппа Араба. «Дубовый Лист» по неведомой нам прихоти приделал ему на щеку кривой, страшного вида шрам.
— Где воевал-то? — спросил мясник примирительно.
Фараон ухмыльнулся, и я понял, что он сейчас обязательно что-нибудь ляпнет.
— У Мария был. Под Верцеллами выхватил в лицо копьем от кимвра какого-то.
Мясник подавился остатком вина и громко закашлялся.
— Смелый ты. Про Мария нынче говорить не принято…
— А чего? — валлиец удивился и развел руками. — Они тогда с Суллой заодно бились, против варваров. Чего скрывать-то?
— А н-не… не врешь? — пьяно спросил спутник мясника.
— Про Верцеллы? Да нет. Или тебе «рога» от шлема дать пощупать? — Бриан провел пальцем по челюсти около шеи. — Так вот они, на всю жизнь намозолил шкуру.
— Засохни, Мутий! — цыкнул на кореша мясник. — Верит он, чего бы не верить? Сколько с меня будет за кувшин?
— Смотря какой, — хмыкнул я, не удержавшись. — Фалернское, массикское, цекубское?
— Фалернское! — расхохотался краснорожий весело, аж компания в углу обернулась на громогласный гогот. — Ну ты сказанул! Фалернское — это ты меня с богачом с Палатина не спутал, часом? Хорошо бы хлебнуть такого винца, да только я раз в жизни пробовал — когда Луций Корнелий Долабелла, — тут мясник огляделся по сторонам, словно раздумывая, кого призвать в свидетели, потом махнул рукой, — когда Долабелла
