Зачем она продолжает произносить его имя? Это как плевок в мою сторону. Для зверя — самое настоящее предательство.

— Ты к нему больше не попадешь. А будешь и дальше твердить о нем, я выпотрошу его, и заставлю тебя на это смотреть.

— Вы — больной… — Марина смотрела на меня с ужасом и отвращением.

Господи, помоги мне. Что с ней делать? Как получить ее и не превратить в своего врага? Я не смогу жить, как отец с матерью.

— Ты можешь не верить мне, но твой драгоценный Слава собирался влить в тебя порцию своей спермы.

Она смотрела на меня с таким выражением, будто видит перед собой что-то до отвращения мерзкое.

— И как же вы узнали? Можно было что-то правдоподобнее придумать.

— У меня… обостренное обоняние.

— Да неужели? — Она вздернула брови, и в этом движении было все, что я должен был увидеть: она и не думала верить мне. — Обостренное обоняние? Настолько, что смогли почувствовать в вине запах..? — Она покраснела.

Так невинно и красиво. Вся моя злость моментально начала улетучиваться. Человеку действительно сложно поверить в такое. Я бы мог показать ей, кем являюсь. Вот только вряд ли она воспримет это нормально. Я не хотел ее пугать. Я хотел… нравиться ей. Хотел чувствовать ее потребность в себе. Но не ужас и отвращение.

— Да, настолько. — Я старался не подходить к ней ближе, а иначе понимал, что не сдержусь.

Вместо этого достал телефон. Взгляд Марины снова стал напуганным.

— Что вы делаете?

Я пожал плечами. Как объяснить ей, что хочу, чтобы сама пришла ко мне? А до тех пор буду сам снимать напряжение, глядя на ее снимки и видео? Она и так считает меня чокнутым извращенцем. И это адски злит. Настолько сильно, что все мои попытки сдерживаться, летят к чертям.

Я начал фотографировать ее, и вправду ощущая себя извращенцем. Но мне доставляло почти физическое наслаждение видеть, как она пытается хоть немного прикрыться, слышать, как позвякивают цепи, и как она шумно тревожно дышит.

— А на что это похоже?

— Зачем вам все это?

Я все-таки приблизился к ней. Вплотную. Вдохнул ее невероятный запах, от которого все внутри закипело и превратилось в расплавленный металл.

— Я тебя хочу, Марина. Увидел на утреннике и понял, что ты должна быть моей. Но не хочу делать это насильно, ведь ты почему-то сопротивляешься мне. А нам может быть очень хорошо вместе. — Я отодвинул борт своего пиджака и завел руки ей за спину, расстегивая крючки бюстгальтера. Черт, сколько же их там? — Просто поверь мне. Я не собираюсь тебя обижать. Я могу дать тебе все. Что ты хочешь? Любое твое желание.

Она тихо хныкнула, вжимаясь в панель, лишь бы быть подальше от меня:

— Отпустите меня.

— Нет! — Не смог удержать протестующий рык, но постарался взять себя в руки. — Ты моя. Прими это. Расслабься. Просто почувствуй.

Я отодвинул ее лифчик в сторону и накрыл ладонью небольшую красивую грудь. Боже… По форме она напоминала капельку. Упругая, теплая, полностью умещающаяся в мою ладонь. Просто идеально. Кожа настолько нежная, что мне снова кажется, будто я прикасаясь к хрупкому фарфору. Только горячему, нагревающемуся под лихорадочным жаром собственного тела. Я осторожно потер пальцем мягкую розовую ореолу, наблюдая за лицом Марины. Она нахмурилась и сжала зубы, надув губы. Моя красивая кукла.

Ее запах изменился. Немного. И почти неуловимо. Но я чувствовал, что он стал… мягким, тягучим, как карамель или мед. Такой сладкий и одновременно терпкий. Запах ее желания. Она была не так равнодушна, как пыталась показать. Даже если она не хотела меня принимать, ее тело признает меня своим хозяином.

Я сжал маленький камешек соска. Марина громко удивленно вдохнула, невольно подаваясь грудью вперед. Я потер сосок пальцами, чувствуя, как он становится тверже. Крошечный и острый. Такой соблазнительно манящий.

Я не мог и больше не хотел сопротивляться. Нагнулся и лизнул его, надавливая языком. От вкуса и аромата Марины разум заполнила чернота. Рот наполнился голодной слюной, и я начал облизывать ее грудь, царапая кожу зубами и всасывая, пока не начали появляться алые отметины. Какая же она…

Я втянул в рот сосок, зажимая его то губами, то зубами. Марина задрожала, но я настолько потерялся в собственных эмоциях, что перестал реагировать на окружающее. Она должна быть моей!

Я сосал сосок, пока он не покраснел, превратившись в набухшее острие. Марина дрожала, пыталась отодвинуться от меня, но источала такой сладкий аромат, что я больше не сомневался: ей нравится.

Пришлось заставить себя отстраниться. Добавку она сейчас не получит. Как и я. Но это мучение будет стоить того.

Марина задыхалась. Она уже с трудом соображала, что происходит. Мужчина, которого она впервые увидела всего несколько часов назад, заявлял, что она принадлежит ему и делал с ее грудью такие вещи, от которых у нее темнело перед глазами.

Кожа пылала, плавилась и стекала вместе с костями. Контролировать себя было настолько сложно, что Марина начинала испытывать болезненное отчаяние.

Родители были правы. Они были правы во всем! Она — шлюха. Жалкая слабая шлюха, которая едва подавляет стоны, рвущиеся из груди. Внутри все горит и пылает от того, что жуткий и пугающий мужчина творил с ней. Взять себя в руки! Но как? Как, если ни одна мысль не помогает?!

Он приковал ее! Кандалами к деревянной доске. Разве этого не достаточно, чтобы трястись от страха? Но нет, ее трясло совсем от других эмоций. От того, как горячий шершавый язык скользит по коже, оставляя влажные блестящие дорожки слюны. И вовсе не отвращение было причиной дрожи, которая сотрясала ее тело.

А еще он что-то сделал со Славой. Слава! Нужно помнить о нем! Но невозможно думать о ком-то другом, когда тебя почти пожирают жадным ртом. Марина ненавидела себя. Ненавидела за то, что страх уступал место тянущей боли внизу живота. Ненавидела за то, что грудь наливается тяжестью, а соски набухают и тянутся к его губам.

Ее тело оказалось под градом запредельных ощущений. Она остро реагировала на каждую новую ласку, пытаясь сдержать стоны, раздирающие горло. Она скована, почти обнажена, в полной власти маньяка. И все, о чем думает, — как бы не показать ему, насколько ей нравится быть… быть беспомощной, беззащитной, во власти кого-то, кто сильнее ее в тысячи раз. Это было худшим, что с ней случалось. Это было сумасшествием.

Марина сжимала зубы до боли в челюстях. Дагмар творил что-то такое, чему она даже не находила названия. Отросшая щетина оказалась колючей, царапала кожу до алых ссадин, но Марина все равно наслаждалась. Плыла от каждого движения языка, от каждой царапины. Она не могла себя контролировать. Вжималась лопатками в доску, лишь бы не тянуться вперед, не подаваться вперед и не подставлять грудь для его поцелуев. Она никогда даже подумать не могла, что можно испытывать такие ощущения. Он сжимал губами сосок, а потом с такой жадностью сосал его, что Марина заражалась его безумием.