Я протянула руки, будто пытаясь схватить то, что она подбрасывала в воздух, но тут влез Тодд Рилей:

— А это еще кто такой — Деус Эксмахин?

Бетани села на место и ответила:

— Это значит «Бог или спаситель из машины». — Несмотря на слишком вольный перевод, ей удалось объяснить данную литературную концепцию намного лучше и проще меня.

Нет.

Машины во дворе не было.

Но пусть бы и была. Я уже собралась с духом. Войти. Увидеть Джона. И объяснить ему так же доступно, как Бетани Стаут на уроке, что именно с нами произошло и почему это надо остановить. Я уже приготовилась вылезти из машины, подняться по ступенькам, сесть рядом с Джоном и начать разговор. Но дождь так барабанил по крыше и по дороге, словно мимо меня с диким шумом несся табун испуганных оленей, взрыхляя почву под ногами и искажая привычный пейзаж. Я еще довольно долго сидела за рулем, слушая дождь, и могла бы сидеть так много минут или часов, глядя за стекло и прислушиваясь к чечетке капель. Наконец я выбралась наружу, пробежала под дождем и вся мокрая ступила на крыльцо. В дверях стоял Джон.

Я увидела, что он плачет.

— Ты что, всю ночь собиралась сидеть в этой чертовой машине, Шерри? Ты боялась прийти домой и поговорить со мной?

— Как ты могла, Шерри? Как ты могла так врать? Как могла привести сюда чужого мужика? И трахаться с ним в нашей постели?

— Что? — выдавила я.

Я медленно опустила сумку на пол. С меня уже натекла дождевая лужа, с платья и волос капало на пол. Джон стоял, прижав к груди кулаки, как боксер, готовый нанести удар. Я отступила назад.

— Магнитофон, Шерри. Он был под кроватью. Я слышал все. Все. Ты ведь не станешь утверждать, что ты все это подстроила?

— Что подстроила, Джон? — Я произносила слова спокойно, боясь спровоцировать его на что-нибудь ужасное. — Зачем мне было что-то подстраивать?

У него в буквальном смысле отвисла челюсть и кулаки медленно опустились вниз. Из глаз неожиданно полились обильные слезы, прямо на пол, под ноги. Это выглядело как в мультике. Рисованные слезы. Настоящие слезы не бывают такими крупными и не скатываются по щекам так быстро.

— Шерри, неужели ты так меня ненавидишь? — Он казался полностью уничтоженным. — До такой степени?

Я осторожно подошла к нему. Положила на его руку ладонь, погладила по тыльной стороне.

Попыталась заглянуть ему в глаза, но он стряхнул мою руку и рванулся прочь.

Я опять отступила.

— Ты — траханная сука, — зашипел он, и я зажала горло рукой. — Мерзкая шлюха.

— Джон, — я протянула к нему руки. — Почему ты так ведешь себя? Ну да, магнитофон. Ты слышал. Слышал все. Но ведь ты не узнал ничего нового. Разве не ты все время уговаривал меня сделать это?

Джон вдруг подпрыгнул ко мне и толкнул меня в грудь с такой силой, что я свалилась на диван.

— Ты, дрянь, лживая потаскуха! — Он орал так громко, что его, наверное, было слышно на улице. — Хочешь все повесить на меня? Это были фантазии, и ты это знала! Я никогда не предлагал тебе делать что-нибудь подобное! По-твоему, я что, такой муж? По-твоему, я сексуальный маньяк?

Я продолжала сидеть с открытым ртом.

На шее у него проступили вены.

Лицо побагровело.

Всепоглощающая, неконтролируемая ярость.

Черные глаза с крошечными зрачками яростно сверкают.

— Джон, — сказала я и вновь, как тогда, в коридоре, когда разговаривала со Сью, осознала, как все укладывается на свои места, как в паззле. Секс, настойчивый шепот — что это было? Всего лишь игра? Значит, он ничего не знал? Неужели он думал, что…

Нет.

— Джон, о чем ты тогда думал? Что ты, собственно, ожидал услышать на записи, если…

— Я думал, ты что-нибудь изобретешь, Шерри. Подыграешь мне. Типа следов от укусов. Для фантазии… Я думал, ты…

Он задохнулся, упал на колени и зарыдал — ужасно, безутешно, уткнувшись лицом в ладони. Дождь прекратился, и внезапно наступила мертвая, ошеломляющая, сводящая с ума тишина. Я закрыла уши руками, чтобы не слышать ее.

Чад в аэропорту. Я увидела его со спины, наблюдающим за движением багажного транспортера.

Когда он был маленький, я моментально находила его в комнате, полной детей, в бассейне, в парке, где угодно.

Не важно, как он был одет, как причесан. Я бросала короткий взгляд и тут же видела его.

Для меня он никогда не сливался с толпой других детей, будь их хоть сотня. Быстрота, с какой я его вычисляла, не переставала меня удивлять.

Но этот молодой человек, с немного склоненной головой стоящий возле транспортера, следя, как медленно ползет лента, мог быть кем угодно. Сначала мой взгляд ошибочно задержался на смеющемся парне с набором клюшек для гольфа, затем на более взрослом мужчине, телосложением немного напоминающем Чада, затем на мальчике лет десяти-одиннадцати, и только потом я увидела своего сына. Мне пришлось схватить Джона за руку, чтобы устоять на месте, — в долю секунды меня охватил приступ страха, как будто прямо в вену ввели специальную сыворотку.

Знает или нет?

Откуда ему знать?

Может, Гарретт рассказал?

По телефону? По электронной почте? («Мне угрожал любовник твоей матери».)

Или еще кто-нибудь, кто мог рассказать — от злости, сочувствия или ради корысти?

Сью? Бет? Брем?

Или просто он оставался настолько близким мне, был частью меня самой — мой мальчик, что узнал сам, просто узнал?

В эту минуту Чад, словно почувствовав за спиной наше присутствие, обернулся и, улыбаясь, шагнул к нам. Меня накрыла новая волна — беспричинного счастья. Нет, ничего он не знает. Гарретт хороший мальчик и верный друг — он унес бы такую тайну в могилу. И нет на свете человека, который мечтал бы так нас унизить. А просто знать нельзя, если между нами расстояние длиной в континент. Чад не знает. Я позволила ему обнять себя, уткнулась в его джинсовую куртку, которая вся пропахла бензином и аэропортом. За нами, руки в карманах, стоял Джон. Обернувшись, я увидела у него в глазах блестящие крупные слезы.

На обед я приготовила спагетти, чесночный хлеб и салат. Чад оказался голодным как волк. Он ел так много, что я не стала брать себе добавку, опасаясь, что ему не хватит, хотя сама ужасно проголодалась, словно неделю постилась или пробежала 10-километровую дистанцию.

Мы с Джоном наперебой засыпали его обычными вопросами об учебе. Оценки (отличные). Жизнь в общежитии. Еда в кафетерии. Друзья.

Разговор вскоре иссяк — долгий перелет и радикальная смена часового пояса делали Чада малообщительным.

А мы еще не отошли от событий двух последних дней, проведенных в нервных разговорах, во время которых мы пытались уверить друг друга, что наш брак вполне надежен и совместной жизни ничто не угрожает. Две бессонные ночи. Два бесконечных дня взаимных упреков, прощений и горьких сожалений. Было все: рыдания, крики, ошеломленное молчание. Был момент, когда Джон подступил ко мне, потрясая кулаками.