Теперь я вспомнила, как странно она смотрела, когда я показывала ей фотографии, сделанные во время нашей недельной поездки в Коста-Рику. «Извини, Сью, — озадаченно проговорила я. — Вижу, тебе неинтересно?» — «Ну почему же?» — ответила она, и я продолжила разглагольствовать об океане и тропических цветах, решив не обращать внимания на выражение ее лица. Я просто не разглядела, что скрывалось за ним на самом деле — скука и презрение, набиравшие силу.

Может, и так.

А может, это чувство зародилось в ней внезапно, однажды утром. Она проснулась и поняла, что ненавидит меня.

Или днем, в коридоре, она сказала правду? Что пожалела меня? Я плохо выглядела, и она захотела заставить меня встряхнуться, добавить в мою жизнь остроты?

Какая из этих вероятностей ранит меньше?

В среду днем я позвонила Брему с работы и сказала, что сегодня буду ночевать дома, а не в городе.

— Ты что, шутишь? — спросил он.

С чего бы мне шутить?

— Нет, — ответила я. — Брем, у меня полно дел, и я устала…

— Каких еще дел?

— В субботу приезжает Чад. У меня стирка скопилась. И надо… — Но больше я ничего не смогла придумать, поэтому сказала правду: — Я устала до смерти. Не спала всю ночь.

На другом конце трубке царило молчание, а мне вдруг пришло в голову, что в нашем разговоре участвует кто-то третий, кто нас подслушивает. Подозрение переросло в уверенность. Кто работает в колледже оператором? Я никогда не видела этих людей, во всяком случае, никого из них не помню. Вроде бы их всех еще несколько лет назад заменили автоматы, но в действительности дело, наверное, обстояло по-другому. Кто-то ведь должен отвечать на вопросы, на которые не может ответить машина?

Интересно, где они сидят? И кто они? Должно быть, умирают от скуки и от нечего делать подслушивают чужие разговоры.

— Вот как, значит… — протянул Брем.

— Можем увидеться завтра, — предложила я.

— Как хочешь.

Я услышала шум включенного мотора. Что-то металлическое с тяжелым дребезжанием ударилось о цементный пол.

Теперь он лежал на спине на Джоновой половине кровати. Посмотрев в потолок, он произнес:

— Ну, Шерри, и что мы будем с этим делать?

Я почувствовала облегчение — камень упал с души. Словно крупная птица, свившая у меня на груди гнездо, снялась и улетела. Значит, он тоже понимает — мы ведем себя неразумно и пришло время с этим покончить. Лежа в ожидании рассвета, я пыталась представить себя в прежней жизни — вот, например, я несу вверх по лестнице корзину с выстиранным бельем. Или мы с Джоном, уже немного постаревшие, медленно прогуливаемся по парку, держась под руку. Или я расставляю на столе перед мужем и сыном тарелки с нарезанной говядиной, посыпанной луком.

— Да, Брем, да, ты прав! — воскликнула я. — Дальше так продолжаться не может.

— Я хочу, — сказал он, — чтобы ты бросила это ничтожество. Ты должна быть моей.

Я застыла.

Дыхание перехватило.

«Моей»… Это слово отдалось в спальне эхом, согласные и гласные звуки слились в один протяжный слог, запрыгавший, как резиновый мячик, от одной белой стены к другой. За окном внезапно стих гомон весенних птиц, делящих между собой территорию и громкими криками возвещающих о своих тревогах, печалях и надеждах, и на меня обрушилась тишина.

Я села.

Что я делаю в супружеской постели с незнакомцем? Что бы там ни говорил Джон, то, что сейчас происходит, это измена. И пошла я на нее исключительно из тщеславия. Вовсе не ради Джона, нечего притворяться. Только ради себя.

Вот так-то, Брем. Я — женщина, имеющая прелестный дом. Замужняя состоятельная женщина, и…

Нет.

Я сделала это из-за Сью.

Да-да. Потому что не нуждаюсь в том, чтобы кто-то оживлял мою жизнь.

Я сделала это из-за всех них. Из-за Бет с ее компьютером, убивающей время за вечным солитером, искоса наблюдая за мной. Из-за Аманды Стефански, носящей оранжевое платье и певшей мне — мудрой наставнице — дифирамбы. Из-за Роберта Зета, никогда не проявлявшего ко мне интереса, хоть, как выяснилось, он и не гей. Из-за моей студентки Мэриен с ее непроизносимой фамилией и глубоким декольте. Из-за Дерека Хенга. Какой смысл читать «Гамлета», если мы его не понимаем. Из-за мамы, умершей в моем возрасте. Из-за брала, уехавшего в Хьюстон и выстрелившего себе в голову в гостинице «Холидей Инн», даже не оставив записки. Я делала это из-за них.

Сейчас, слушая рядом с собой дыхание Брема, изучающего потолок, я поняла, что обманываю сама себя. Я сама себя наказала. — Нам пора, — сказала я и вылезла из постели.

Он медленно, неохотно встал. Пока он натягивал одежду, я ладонями разгладила наволочки и простыни. На них не осталось никаких следов, но я все равно их разгладила. Стряхнула молекулы кожи, пыли и упавшие нити волос. Руки тряслись. Я заправила постель, подоткнула простыни под матрас, разложила белое стеганое одеяло, до боли привычное и знакомое — пустая страница, на которой я начертала всю эту историю, — распрямила складки и провела сверху ладонью, чтобы постель приобрела точно такой вид, какой имела, пока мы ее не смяли. Отступив на шаг, осмотрела ее и поняла: это больше не та кровать, в которой мы с Джоном спали накануне. И позавчера, и во все те ночи, о которых я помнила и о которых забыла. Все это ушло в прошлое, в мое прошлое. Все стало другим. Перемены казались неуловимыми, микроскопическими: произошло небольшое перераспределение атомов, но оно полностью изменило эту кровать, превратив ее в супружеское ложе людей, с которыми я даже не была знакома и которых не узнала бы на улице, случись им пройти мимо. Несмотря на то, что женщина поразительно напоминала меня прежнюю.

— Мы идем, детка? — спросил Брем. — Или так и будем торчать около этой кровати?

Я даже не обернулась.

Стояла как приклеенная.

Время как будто замерло. Я застыла около нашей кровати, пытаясь постичь, что же такое важное, связанное с ней, ускользает от моего внимания, Но Брем нетерпеливо покашлял за спиной, и я наконец сдвинулась с места. Магнитофон продолжал шуршать, делая запись. Я его не слышала — или предпочла сделать вид, что не слышу.

Брем отвез меня в город на моей машине. Его красный «тандерберд» мы оставили на стоянке у колледжа, чтобы мой муж, предположительно находившийся в отъезде, не узнал от соседей, что возле нашего дома была припаркована чужая машина.

Сидеть с ним в машине, так близко, было все равно что лежать в постели. Он знал, что делал. Полностью сосредоточился на автомобиле и дороге.

Рядом с ним я чувствовала странную робость, хуже, чем при первом любовном свидании. Тихонько пристегнула ремень безопасности и опустила козырек, чтобы заходящее солнце не било в глаза.

Я села было, как сидела всегда — скрестив ступни ног на полу, но тут же одернула себя: что за старушечья поза! — и небрежно перекинула ногу на ногу.