Что-то невнятно говорил мужчина. Голос у него был сдавленным, словно он нес тяжесть. Что именно неизвестный говорил, Кунжаков не понял. Машинально он расстегнул кобуру и достал из нее теплый и тяжелый пистолет. Снять его с предохранителя и загнать патрон в ствол старший лейтенант не успел. Кусты раздвинулись. При свете фонаря стал виден мужской зад, туго обтянутый брюками тренировочного костюма. Мужчина выбрался из колючих кустов и сел, что-то прижимая к груди. Следом из кустов вылезла женщина. Даже не видя ее лица и фигуры, старший лейтенант мог бы сказать, что это женщина. От согнутой фигуры нежно пахло хорошим мылом и духами.

Водитель направил фонарик на мужчину. Луч света высветил молодого крепкого парня лет двадцати пяти в темной легкой куртке. Удлиненное и небритое лицо парня было в засохшей крови, глаза недобро блеснули. Освободив одну руку, он сунул ее за пояс.

— Стоять! — приказал Кунжаков. — Милиция!

— Да по мне хоть президент! — недобро сказал парень, прикрывая от света жмурящуюся девочку. На вид ей было не больше двух лет, а вот, поди ж ты, вела она себя уже по-взрослому — не ныла, не кричала, только прикрывала ладошкой глаза от света. — Убери свет!

Женщина, выбравшись из зарослей, села рядом с мужчиной, отворачиваясь от луча фонарика. Она тяжело дышала. На мгновение Кунжаков увидел ее белое и странно неподвижное лицо. Сердобольный водитель отвел луч фонарика в сторону.

— Вы откуда? — несколько растерянно спросил Кунжаков. — Вы из города?

Странная троица молчала.

Нет, старший лейтенант и сам понимал, что вопрос его был риторическим. Откуда же этим беглецам было взяться? Каким-то образом они выбрались из города, перебрались через речку и до темноты отсиживались в кустах. Из города! Кунжаков даже обрадовался. Не зря говорят, что нормальному человеку всегда везет. Начальство будет довольно, а это значило, что старшему лейтенанту светило что-нибудь — либо повышение в звании, что само по себе было более чем хорошо, либо повышение в должности. На худой конец, и премию от министерства получить было бы неплохо.

— Ну что? — спросил он. — Отдышались? Пошли к машине разбираться!

— Старшой! — послышалось от машины. — Что у вас там?

— Языка взяли! — весело отозвался Кунжаков. — Думали, как в город пробраться, а язык наш сам к нам из города пришел! — и повернулся к сидящим на траве. — Ну, пошли?

При свете фар он рассмотрел задержанных ими людей. Парень был весь в грязи, один рукав его куртки был влажным и темным, Кунжаков даже не сразу сообразил, что рукав пропитался кровью. На плече у парня висела сумка. Здоровой рукой задержанный прижимал к себе испуганную, но все еще сдерживающую слезы прелестную девчурку с шелковистыми светлыми волосами, завивающимися в кудряшки. При каждом движении людей вокруг машины плясали темные тени, поэтому все увиденное было словно бы мгновенными фотографиями, врезающимися в память. Женщина поначалу особого внимания старшего лейтенанта не привлекла, но, увидев ее, Кунжаков еще раз сильно удивился ее неподвижному белому лицу. Оно было как у мима Марселя Марсо, передачу о котором Андрей Николаевич видел недавно по телевизору. Была такая передача по каналу «Культура».

Похоже, досталось ребятам в городе. Крепко досталось.

Кунжаков с любопытством вглядывался в еле различимые при свете тусклых фар лица. Вопросов было много, он просто не знал, с чего начать. Хотелось узнать все и сразу. Десантники топтались рядом. Чувствовалось, что их разбирало не меньшее любопытство.

— Слушайте, мужики, — сказал парень из города. — Кто тут у вас старший?

— Ну я здесь старший, — сказал Кунжаков.

— Отпустил бы ты нас, — с тоской сказал задержанный.

— Здрасьте! — удивился Кунжаков. — Да тебя там столько начальства ждет! Третьи сутки пошли, а никто так толком и не знает, что там в Михайловке происходит!

— А я откуда знаю, что там происходит, — уставившись в землю, сказал задержанный. — Думаешь, что по моим рассказам что-то можно будет понять? Все на стадионе… На стадионе все! Я своих еле вытащил. Специально из-за них туда лазил. Повезло! Слышь, старшой, отпусти! Нам домой надо! Ты только прикинь, что дальше будет! Нас ведь сразу в какой-нибудь карантин запрут. А с нами ведь дочка маленькая. И так уже намучилась. Отпусти, старшой!

Кунжаков почувствовал неловкость. Если бы от него все зависело. Не мог он отпустить беглецов из города. С него самого потом за этот великодушный жест шкуру бы содрали. Но он молчал, почему-то ему ужасно не хотелось разочаровывать человека, который ради семьи совершил мужественный и отчаянный рейд в огороженный от всего мира город.

Тот понял его молчание. Криво усмехнувшись, парень сказал:

— Ты только пойми все правильно, дубина строевая. Отведешь ты нас к своему начальству. Орден тебе за это дело все равно не дадут, а уж неприятностей будет по самую маковку. Они же, гады, нас сразу изолируют. Вдруг мы оттуда какую-нибудь заразу принесли. И вы с нами общались. Значит, и вас сразу же изолируют. Тебе это надо, старшой?

В словах задержанного был определенный резон. Всех психов и алкашей, что вышли из города, действительно изолировали. И пятерых военнослужащих, которые имели прямые контакты с задержанными, а проще говоря, ловили их на дороге, тоже изолировали в отдельной палате под присмотром врачей. Тут и сомневаться не приходилось: засунут их всех четверых в санпропускник, зальют карболкой до самых бровей, а потом будут надзирать, не проявится ли в них какое безумие или не проснутся ли в их ослабленных дежурствами организмах неизвестные заболевания. Перспектива была не из радостных.

Задержанный почувствовал колебания Кунжакова и снова без особой надежды попросил:

— Отпустили бы вы нас, мужики! Вам же от этого лучше будет!

Кунжаков скосил глаза на водителя. Тот еле заметно кивнул. Десантники постояли рядом в нерешительности, потом Алексей неуверенно сказал:

— Может, пусть идут? Пусть только расскажет, что он там видел. А то ведь и в самом деле их загребут. Одними анализами замучают. Да и нам несладко придется. Карантин, Андрей Николаевич, дело такое. Целыми днями придется очко под шприц подставлять. А если еще пункцию делать будут…

Знакомиться с процедурой взятия пункции Кунжакову не улыбалось. Но и попадать в лютую немилость начальства у него тоже особой нужды не было.

— А если проговорится кто? — спросил он. Нет, что и говорить, порой жестокость, как и гуманизм, зависит от человеческих слабостей. От трусости, например. Уколов Кунжаков боялся с детства, а потому больницы он терпеть не мог.

— Отпускай, — сквозь зубы сказал водитель. — Не будь дураком, Николаич! Пацан с бабой и дочуркой и так настрадались. А ты хочешь, чтобы и у нас неприятности появились. Не ищи приключений, старшой, мужик дело говорит. Привезем мы их в лагерь, тут и нам отвалится по полной программе. И никому ты не докажешь, что здоровые они. На всякий случай будут лечить. И их, и нас!