– Моя мать занята, и я решила забрать Мэнди сама.

Она слегка задержала взгляд на Рафаэлле и шагнула черезпорог.

Рафаэлла закрыла дверь и молча смотрела, как Кэ шла черезкомнату к своей единственной дочери, которая уставилась на мать, широко раскрывглаза и даже не пытаясь заговорить или двинуться к ней навстречу.

– Привет, Мэнди!

Кэ первая нарушила молчание, но Аманда по-прежнему молчала.Рафаэлла заметила, что сейчас она больше, чем обычно, напоминала испуганногоребенка. Она стояла такая несчастная, и долговязая рыжая женщина подошла к нейпочти вплотную. – Ты прекрасно выглядишь. У тебя новая шляпка?

Аманда кивнула, Рафаэлла предложила Кэ сесть, и раздалсязвонок, оповещающий о прибытии лимонада. Она предложила лимонад Кэ, но таотказалась. Аманда молча взяла свой стакан, не сводя глаз с Рафаэллы, а затемопустила голову, потягивая воду. Чтобы загладить возникшую неловкость, Рафаэллазаговорила о том, как прошел полет. Они просидели так не меньше получаса, иРафаэлла не могла дождаться, когда Кэ наконец соберется уходить.

– Вы сразу поедете на Лонг-Айленд? – спросилаРафаэлла, надеясь, что сможет помочь Аманде прийти в себя.

– Нет. Мы с Мэнди едем в небольшое путешествие.

Это сообщение вызвало интерес у ее дочери, и она враждебнопосмотрела на мать:

– Правда? И куда же мы поедем?

– В Миннесоту.

– Это часть твоей предвыборной кампании, мама? –Первые слова, обращенные к матери, звучали как обвинительный акт, в которомугадывался страх.

– В какой-то степени. Вообще-то я еду по делам штата,но у меня есть там и кое-какие личные дела. Я думаю, ты получишь удовольствие. –Она разозлилась и не хотела показывать этого, но голос выдавал ее.

Рафаэлла посмотрела на Аманду – та была огорчена. Онамечтала только об одном – вернуться обратно к Алексу, и Рафаэлла вынуждена былапризнаться себе, что ей это тоже было больше по душе. Только правила хорошеготона удерживали ее от того, чтобы не нагрубить Кэ.

Аманда взяла свой единственный чемодан, ракетку и взглянулана Рафаэллу. Они немного постояли, и Рафаэлла поспешно обняла девочку. Ейхотелось сказать Аманде, что она не должна терять терпения, должна бытьсдержанной и сильной и не позволять матери обижать себя; хотелось сказать ейтысячу нужных слов, но не было ни времени, ни возможности.

– Желаю приятного отдыха, дорогая. Я будускучать, – добавила она вполголоса.

Но Аманда ответила громко, со слезами на глазах:

– Я тоже буду скучать по тебе. – Она продолжалаплакать, идя к выходу.

Кэ задержалась в дверях, впившись глазами в лицо Рафаэллы:

– Спасибо, что подвезли Мэнди из аэропорта.

И ни слова не прибавила о том, что сделала Рафаэлла длядевочки за эти шесть месяцев, ни слова благодарности за все тепло и материнскуюласку, с которой она помогала Алексу присматривать за его племянницей,полюбившейся им. Но Рафаэлла не нуждалась в благодарности этой женщины. Онахотела только одного – уверенности, что та не причинит боли девочке. Но этогобыло бесполезно требовать, бесполезно было даже пытаться увещевать ее бытьдоброй к собственной дочери.

– Надеюсь, это будет приятный месяц для вас обеих.

– Не сомневаюсь, – ответила Кэ со странноймногозначительной улыбкой и бросила через плечо, уже уходя: – Желаю хорошоразвлечься в Испании.

С этими словами Кэ вошла в лифт, а Рафаэлла почувствоваласебя одинокой и брошенной, одновременно ломая голову, откуда Кэ известно, чтоона едет в Испанию.

На следующее утро, входя на борт самолета, следующего вПариж, Рафаэлла не радовалась даже предстоящей встрече с малышами. Ей хотелосьдомой. Она все дальше уезжала от мест, где оставила свое сердце, и чувствоваласебя опустошенной и усталой. Она закрыла глаза и попробовала представить, чтолетит не во Францию, а обратно в Калифорнию.

Чтобы не умереть от скуки, она проспала почти половину путинад Атлантикой. Потом чуть-чуть почитала, проглотила ленч и обед и погрузиласьв воспоминания о том, как они познакомились с Алексом. Сейчас ей казалосьневероятным, что она заговорила с незнакомым мужчиной. Самолет заходил напосадку в Париж, а она все еще улыбалась своим мыслям. Уж теперь-то она былазнакома с Алексом довольно неплохо. «Где вы познакомились?!» Она так и виделалицо отца, задающего этот вопрос. «В самолете, папа. Он меня снял». – «Онтебя… что?..» Рафаэлла чуть не расхохоталась в голос, пристегивая ремни. Онавсе еще посмеивалась про себя, спускаясь по трапу и проходя таможню, но улыбкамигом сбежала с ее лица, когда она увидела отца. Он был строг, почти сердит истоял застыв, точно статуя, тогда как она приближалась к нему во всемвеликолепии. Ее элегантный вид мог растопить сердце любого мужчины. Рафаэллабыла в черном костюме, белоснежной шелковой блузке и маленькой шляпке с вуалью.Увидев отца, она почувствовала, как у нее задрожали колени. У него явно былиплохие новости для нее. Что-то случилось. Может, с мамой… или с Джоном Генри…или с кузинами… или…

– Bonjour, Papa!

Он слегка наклонился, чтобы она смогла его поцеловать, и егокрепкая скула показалась ей тверже камня. Его лицо было изборождено морщинами,и глаза смотрели на нее холодно и строго, а она заглядывала ему в лицо снескрываемым страхом.

– Что-нибудь случилось?

– Поговорим дома.

– О Боже…

Что-то случилось с Джоном Генри. И он не хотел ничегосообщать ей прямо здесь. Неожиданно она совсем забыла об Алексе. Мысленно онабыла рядом с беспомощным стариком, которого бросила в Сан-Франциско, и, каквсегда, принялась укорять себя за то, что оставила его одного.

– Папа… пожалуйста… – Они стояли в аэропорту,глядя друг другу в глаза.

– Это…

Он отрицательно покачал головой. Они не виделись целый год,а ему было нечего ей сказать. Когда они садились в черный «ситроен», он по-прежнемунапоминал скорее гранитную скалу, чем любящего отца. Он кивнул водителю, и онитронулись.

Всю дорогу до дома Рафаэлла дрожала как осиновый лист. Шоферраспахнул дверцу. Его черная униформа странно гармонировала с мрачным лицомотца и настроением Рафаэллы. Со странным чувством она вошла в огромное фойе сзеркалами в позолоченных оправах и мраморными столами в стиле Людовика XV.Стены украшали прекрасные обюссонские гобелены. Окна выходили в сад, но от всейобстановки веяло арктическим холодом. Атмосфера стала еще более напряженной,когда отец осуждающе взглянул на нее и указал на мраморную лестницу, ведущую вего кабинет. Внезапно Рафаэлла ощутила себя ребенком, который, сам того неведая, совершил серьезный проступок.

Она покорно поднималась вслед за отцом, держа в одной рукесумочку, а в другой – шляпку, ожидая объяснений, в чем причина егонедовольства. Может быть, это все-таки имеет отношение к Джону Генри? Онаускорила шаги, теряясь в догадках, что могло произойти после ее отъезда изНью-Йорка. Может, случился еще один удар? Однако не было похоже, что онсобирался сообщить ей плохое известие. Скорее он был недоволен ее поведением.Ей еще с детства было знакомо это особое строгое выражение его лица.