По надписям на станциях мы поняли, что движемся по территории Венгрии. Колючая проволока на вагонных окошках действовала на нас как мрачное предсказание недалекого будущего. Скоро мы окажемся в лагере с такой же проволокой и охранниками, вооруженными пулеметами.

Жажда, гораздо хуже голода, мучила нас все сильнее. Кое-кто из нас уже съел часть кукурузного хлеба, выданного нам на дорогу, но большинство берегло еду, не зная, сколько еще нам предстоит пробыть в пути. А когда прибудем, ясно, что нас и там ждут голод и побои. Пока мы ехали через Венгрию, на каждой станции, где останавливался поезд, мы протягивали руки через проволоку на окне и просили прохожих дать нам хоть что-нибудь съестное. В вагоне было два маленьких окошка, и мы сменяли друг друга возле них, так как только двое могли протянуть в них руку. Когда солдаты видели, что мы делаем, они вваливались в вагоны и жестоко нас избивали.

Прохожие? Что вам сказать? Печально сознавать, как много людей в то время подавили в себе остатки человечности и перестали сопереживать чужим страданиям. Вместо того чтобы подать нам что-нибудь, они били нас по рукам. Некоторые показывали нам «фиги», были и такие, что клали в протянутую руку комок земли. Радичу Пайовичу положили обглоданную кость, некоторые получили кусок высохшего навоза.

Наши призрачные исхудалые лица и наши безумные глаза (если их вообще можно было разглядеть) достаточно о нас говорили, чтобы понять, кто мы и куда нас везут. Но попадались и душевные люди. Одна женщина подала Владимиру Цикичу пончик, который, вероятно, только что купила на вокзале. А какая-то девушка молодому Божидару Митровичу, бывшему в ту пору восемнадцатилетним, дала большой кусок лепешки. Отец Божидара, Вукосав, был расстрелян в Яинцах, а Божидар, в отцовском старом костюме, направляется в Германию. На одной станции какой-то человек вложил мне в руку камешек. Я сказал ему: «Благодарю, добрый человек, пусть Господь и тебя когда-нибудь так же наградит».

От голода, духоты и жажды люди в вагонах теряли сознание. Умер Йован Недович, старик из Ртара. На первой же станции его тело унесли куда-то из вагона.

Всю первую ночь в южной Венгрии поезд простоял на каком-то полустанке в поле. Мы задыхались, два крошечных окошка не могли пропустить свежего воздуха столько, чтобы хватило на двадцать человек. Страшно мучила жажда. Не давая воды, нас убивали самым жестоким способом. С рассветом поезд тронулся. Вскоре мы прибыли в Печуй, где опять долго стояли. Мы тянули руки в окошки и кричали: «Воды! Воды!» Но воды никто нам не давал, может, не хотели, а может, не понимали. Как только мы начинали кричать, немцы врывались в вагон и начинали нас бить.

От Печуя мы направились в Капошвар. Жажда сводила с ума. Но Господь смилостивился над нами и послал спасительный дождь, чтобы утолить нашу невыносимую жажду.

Как? Сейчас объясню. Мы по очереди высовывали ладони в окошко, ухватив несколько капель, освежали ими пересохшие губы. Некоторые делали кулечки из бумаги, но от влаги они распадались.

В Капошваре к нашему составу присоединили несколько вагонов, позже мы узнали, что они были заполнены евреями. Через Венгрию мы тащились долго, проехали вдоль озера Балатон, здесь на какое-то время задержались. Погибая от жажды, мы молча смотрели на озерную воду. Потом начали лупить в дверь, просили выпустить нас напиться и получали за это побои. На губах у нас выступила горькая белая пена. У некоторых от жажды начался бред. По-моему, самое страшное наказание для человека – лишить его воды. В желудке у меня горел огонь, язык превратился в сухую потрескавшуюся кору. В глазах было темно.

Целый день до вечера мы ехали через Венгрию. Последний большой город, насколько я помню, был Сомбатхей. После него поезд въехал на территорию Австрии, мы поняли это, читая надписи на станциях. Границу мы пересекли ночью и почти всю ночь ехали, останавливаясь ненадолго. Ехали мы и весь следующий день до обеда, все время двигаясь вдоль Дуная. Это был третий день нашего пути.

Наконец поезд остановился у какого-то городка. По поведению наших сопровождающих мы поняли, что прибыли к цели. Кто-то прочитал название города: «Маутхаузен!» Страшное слово переносилось из уст в уста. Люди повторяли его, содрогаясь от страха. Словно стрелу пустили прямо нам в сердце. Все уже были наслышаны об ужасах этого лагеря. Значит, нас не повезут в Германию, мы остаемся в Австрии! С трудом ворочая запекшимся языком, люди говорили:

– Это наша могила!

– Нас ждет газовая камера.

– Здесь мы найдем свой конец.

Двери вагона с грохотом отворились. Раздались крики: «Raus! Loss, loss!» Эти слова теперь нам предстоит слышать ежедневно. С узелками в руках мы вышли на перрон. Нас построили в колонну по два и погнали вперед. Мы едва держались на ногах, а они гнали нас все быстрее, многие падали.

Когда мы шли по улицам этого города, прохожие нас обзывали, швыряли камнями, били палками, плевали. Показывали на небо, куда скоро отправятся наши души. Заключенных, которые отвечали им тем же, немцы били. Одного из наших, Славка Гуджулича из Каоны, прохожий ударил камнем, тот швырнул этот камень обратно. Эсэсовец подошел к Славку и убил его на месте. Но среди злых людей всегда найдется и добрая душа. Одна женщина Божидару Митровичу, опять ему, видно потому, что он был совсем еще мальчик, тайком сунула рогалик. Он его спрятал в карман.

Когда мы проходили через парк, вдруг увидели фонтан, вода в нем била из двух трубок. Обезумевшие от жажды люди бросились к нему, с риском для жизни. Пока они жадно пили, раздались выстрелы, и двое несчастных в лохмотьях остались лежать рядом с журчащей водой. Их ухватили за ноги и за руки и унесли куда-то, как падаль. Не знаю, кто они, были не из нашего края.

Выйдя из города, мы пошли вдоль рощи по дороге, уходившей в поля. Мы сразу почувствовали странный запах, как будто жарится мясо. Этот запах, правильнее сказать, смрад, стелился по полям и лугам. Из-за рощи показался самый страшный символ преступлений против человека – широкая и низкая труба, из которой валил густой дым. Крематорий!!! Он был от нас на расстоянии нескольких километров. У меня в ушах зазвучали слова Вуйковича на месте казни в Яинцах: «Ты отправишься туда, где душа медленно выходит из человека, превращаясь в дым, а потом, через трубу, прямо в небеса, в рай!» Так вот она, эта труба! Мы направляемся прямо к ней.

Милое Елушич, который шагал рядом со мной, шепнул мне:

– Ты видишь это, отец?

– Вижу.

– Выйдет ли отсюда хоть кто-нибудь живой?

– Это только Господу известно. Кто не выйдет через ворота, выйдет через эту трубу. Третьего пути отсюда нет, Милое мой.

Милое замолчал. И все остальные тоже шли молча, с узелками через плечо. Среди них шел и я. Как когда-то в восемнадцатом году я шел из Варны по оккупированной сербской земле, неся в заплечном мешке головы моих погибших товарищей. Но разница была огромная. Тогда я шел от земного ада к свободе, а сейчас, в сорок третьем, из одного адского пекла в другое, из которого, скорее всего, мне уже не выйти живым.