консьержки, маникюрщице[463]. Некоторые из этих рассказов довольно удачны и вошли в сборник «Книга Июнь», однако в одном из фельетонов 1930 года Тэффи сделала вывод о том, что французы навсегда останутся для нее чужими. Она глядит на кондуктора метро и думает, что французский писатель мог бы запечатлеть его несколькими мазками (так, как она изображала своих русских персонажей): «Какой-нибудь жест, оборот фразы, мелкая, незначущая для нас деталь – и он закончен». Что до нее, то подобное невозможно: «Почувствовать настолько, что сможешь за него говорить, думать и поступать? Никогда»[464].

Если Тэффи чувствовала, что проникнуть во внутренний мир француза невозможно, то она, как и другие писатели-эмигранты, стремилась хотя бы найти для себя нишу в литературном мире Франции. В конце 1920-х годов увеличивалось число контактов между французскими авторами и русскими писателями-эмигрантами. Особенно амбициозным предприятием стало «Le Studio Franco-Russe», основанное в 1929 году молодым русским писателем Всеволодом Фохтом (французский вариант имени Wsevolod de Vogt, 1895–1941)[465]. Состоялась серия «встреч», главной целью которых было установление более тесных контактов между младшим поколением русских писателей и их французскими собратьями, хотя важное значение придавалось также присутствию на этих встречах представителей старшего поколения «мастеров» (к ним относилась и Тэффи) [Livak, Tasis 2005: 13]. Фохту удалось заручиться поддержкой нескольких французских писателей и издателей и организовать публикацию стенографических отчетов об этих встречах, а также французских переводов произведений их русских участников[466]. Ежемесячные встречи проводились в течение примерно полутора лет, с октября 1929 года по апрель 1931 года, Тэффи регулярно присутствовала на них по ноябрь 1930 года включительно, хотя и не выступала[467]. Несмотря на то что она не проявила активности, в 1929 году в приложении к «Франс э монд» были напечатаны два ее рассказа, «Соловки» и «Маркита»[468]. Издатель заявлял, что ее «замечательные рассказы» будут включены в «Антологию современных русских писателей», которая, по-видимому, так и не вышла[469].

Русско-французские встречи прекратились в апреле 1931 года, когда Фохт неожиданно бросил литературные занятия и отправился в Иерусалим, чтобы уйти в монастырь. Как отмечает Ливак, более существенная причина заключалась в увеличивающемся расколе между теми французскими писателями, которые, подобно создателям студии, искали решение проблем Европы в религии, и теми, кто сосредоточил внимание на советском эксперименте[470]. Поскольку в 1930-е годы последние возобладали, интерес к писателям-эмигрантам с неизбежностью уменьшился. Этому способствовало и в основном негативное отношение эмигрантов к советской литературе и культуре. В качестве примера можно привести высказывания Тэффи о Б. Л. Пастернаке в рецензии на вышедший в 1929 году томик стихов Бунина. Противопоставляя ясность поэзии Бунина туманности стихов Пастернака, она припомнила снисходительный совет И. Г. Эренбурга (1891–1967), советского писателя, в то время жившего и работавшего в Париже: «…нужно вдумываться, вчитываться, чтобы постичь этот талант» – и сравнила «такую тяжелую работу» с трудом «мусорщика», разбирающего «крючком груду тряпья и битой посуды… чтобы выудить… серебряную ложку»[471]. На следующий год Тэффи резко раскритиковала постановку гоголевского «Ревизора», осуществленную ее старым знакомым Мейерхольдом. Она с грустью сделала вывод о том, что этот «режиссер очень талантливый» стал обыкновенным шутом своего «барина-боярина», советского правительства: «И никогда смех шутов не был ни весел, ни радостен»[472].

Маргинализация русских писателей во Франции явилась показателем произошедшей в 1930-е годы общей перемены в ранее гостеприимном отношении французов к иностранцам, вызванной ухудшением экономической и политической обстановки. Для русских ситуация особенно осложнилась в связи с сенсационным похищением в январе 1930 года – очевидно, советскими агентами – генерала А. П. Кутепова (р. 1882), председателя крупнейшей организации эмигрантов-военнослужащих, Русского общевоинского союза (РОВС)[473]. Вслед за этим началась забастовка примерно 6000 парижских таксистов (в основном русских), а за ней последовал митинг, в котором приняли участие около 3000 человек. Бунина записала в дневнике: «С утра ужасное известие:

“Кутепов исчез”. Все думают – большевики». Несколько дней спустя она отметила, что «у Зайцевых боевое настроение. Хотят найти, во что бы то ни стало, Кутепова»[474].

Это случилось через несколько месяцев после обвала на Нью-Йоркской фондовой бирже в октябре 1929 года, но Францию кризис охватывал постепенно, поэтому для литературного мира эмиграции новое десятилетие начиналось так же, как завершилось предыдущее[475]. Проводились обычный бал писателей, бенефисы, заседания «Зеленой лампы» и «Студио франко-рюс» [Мнухин 1995–1997, 2: 47]. Положение мало изменилось к июлю 1930 года, когда из-за нового обострения проблем с почками Тэффи отправилась в Виши. Там она наблюдала наступление высокого сезона – прибывала не только элегантная интернациональная компания («крупные рыбы»), но и «мелочь, питающаяся отбросами крупных»[476]. Вероятно, последние подсказали ей идею начатого вскоре, в августе, «Авантюрного романа», где действие разворачивается в примерно такой же среде – среде «легкомысленных, загадочных девиц с ручными собачками, томных отроков… представительниц лучших модных домов, гадалок, сводней, ростовщиков и отельных воров».

Из Виши Тэффи перебралась на менее фешенебельный курорт Сен-Нектер в Оверни. Там она получила письмо от неблизкого знакомого А. В. Амфитеатрова (1862–1938). Когда-то очень популярный писатель с революционным уклоном, а теперь ярый антибольшевик, резко сместившийся вправо и проживающий в фашистской Италии, Амфитеатров предлагал Тэффи поучаствовать в сборнике русского эмигрантского юмора, готовившемся к изданию в переводе на итальянский язык[477]. Она неохотно согласилась, потому что придерживалась невысокого мнения об эмигрантском юморе, но все же поинтересовалась, не может ли он найти издателя, который опубликовал бы итальянский перевод одной из ее книг целиком. Она поясняла, что не ищет славы, но нуждается в средствах: «У меня в России умирают с голоду сестра и племянница, и я вся их надежда и опора!» (По-видимому, она имела в виду Варвару, единственную из сестер, оставшуюся в живых.) Амфитеатров прислал обнадеживающий ответ, и между ними завязалась обширная дружеская переписка, ярко отразившая нарастание трудностей в их жизни.

Тэффи в костюме в мужском стиле. Виши, 1926 или 1930 год. Личные документы Тэффи; любезно предоставлено Бахметьевским архивом Колумбийского университета.

Действительно, Тэффи почти сразу же столкнулась с проблемами. Осенью 1930 года, находясь в Копенгагене, Тикстон перенес серьезный удар, и было решено, что она (а не жена Тикстона) приедет за ним вместе с его сыном Сережей, чтобы перевезти его обратно в Париж, после чего она взяла на себя изнурительную роль его главной сиделки[478]. В конце декабря Зайцева писала Буниной: «Ты, наверное, уже знаешь, что Пав[ел] Андр[еевич] Тикстон очень болен. У него