Сначала Варгасов не очень представлял, чем все время встревожен шеф. Даже наблюдая, как Эберхард задергивает шторы, когда под окнами, рубя шаг и горланя свои песни, дефилируют эсэсовцы. Как презрительно отшвыривает гитлеровский официоз, «Фёлькишер беобахтер». Как молча кривится, когда кто-то заговаривает о том благоденствии, которого достигла страна. Как мрачнеет, если при нем начинают цитировать «Майн кампф».

Однажды Дима был свидетелем любопытного спора. Один из сослуживцев уверял, что он с любого места может продолжить цитировать фюрера, настолько хорошо знает текст. Другой в этом сомневался. Заключили пари на французский коньяк – благо им теперь были забиты все магазины, – и, вдохновленный бутылкой «Наполеона», лейтенант, начавший спор, затараторил с той самой фразы, которую выбрал скептик, никак не хотевший верить, что такое возможно.

Никто не заметил, как вошел полковник и стал внимательно слушать лейтенанта – все были потрясены: неужели можно, слово в слово, воспроизвести такой длинный текст.

– А дальше, кажется, про Россию, Крумей?

Все смутились, только сейчас поняв, что Эберхард в кабинете давно.

– Дальше сказано, по-моему, следующее: «Если мы хотим иметь новые земли в Европе, то их можно добыть на больших пространствах только за счет России». Так?

– Так… – Крумей замялся. – Кроме одного слова. Вместо «добыть» у фюрера – «получить»… А в остальном – все верно, герр оберст!

– Все ли? – задумчиво, не глядя на лейтенанта, спросил Эберхард. Потом спохватился: – Почему я не нашел у себя сегодняшнюю «Дер штюрмер»?

– Я положил ее к вам на стол, господин полковник, как всегда, с утра, – вытянулся Крумей. – Но я мгновенно достану другой номер.

Лейтенант побежал искать детище садиста Юлиуса Штрейхера, специалиста по погромам, а Дима с недоумением подумал: «Что случилось с Эберхардом?» Пауль Кесслер никогда не видел у него в руках этой гиммлеровской газетенки! Если «Фёлькишер беобахтер» полковник еще просматривал, чтобы понять, чем дышит страна, если «Дас рейх», владельцем которой был Геббельс, или «Националь цайтунг», хозяином которой являлся Геринг, пролистывал, то черносотенную «Дер штюрмер», из номера в номер разжигающую антисемитизм, сразу же отбрасывал в сторону. И вдруг? Видно, спросил первое, что пришло на ум…

Варгасов хорошо помнил, что coбытие, окончательно все прояснившее, случилось в субботу, потому что именно в этот вечер они с Максимом Фридриховичем были приглашены к Эберхардам. Несмотря на карточную систему, введенную после начала войны с Польшей, в доме полковника подавали не только кофе с сахарным песком.

Кесслеры, питавшиеся кое-как (с фрау Шуккарт с самого начала был оговорен лишь завтрак: четыре махонькие, похожие формой на французские булочки, пятьдесят граммов масла, розетка джема и черный кофе), не всегда успевавшие не только съесть бутерброды, которые брали на работу, но и пообедать вечером, с удовольствием захаживали к полковнику: фрау Эмилия была хорошей кулинаркой и щедрой хозяйкой.

В тот вечер их неторопливо текущую беседу прервал неожиданный визитер, что было не свойственно для Германии и говорило об экстренности случая. Полковник, извинившись и попросив супругу занять Кесслеров, удалился в кабинет, куда горничная провела позднего гостя. А фрау Эберхард принялась потчевать Максима Фридриховича, которому она открыто симпатизировала: полковник знал, что в основе этого лежит жалость к человеку, чья судьба не устроена…

Дима оставил их и вышел в огромный холл, загроможденный книжными шкафами. Полковник имел прекрасную библиотеку, и Варгасов, с разрешения хозяина, частенько рылся там, даже кое-что брал домой. В тот вечер он с обычным удовольствием занялся изучением книжных полок. Тем более что он давно хотел отыскать в коллекции Эберхарда одно прижизненное издание Гёте, которое нигде не мог раздобыть.

И вот в руках у Варгасова небольшой томик в потертом кожаном переплете. Пергаментно шуршат его желтые от времени страницы…

– …Не обращая внимания на «традиции и предрассудки!» Понимаете?

Дима оглянулся и увидел, что дверь кабинета полковника, чей раздраженный голос донесся до него, слегка приоткрыта.

Закрывать ее было неудобно, уходить, особенно после этих слов, произнесенных с неприкрытой иронией, – не хотелось. И Дима продолжал листать редкий томик Гёте…

А из кабинета в ответ на тихие, но, по-видимому, упорные возражения собеседника слышался незнакомый резкий голос Эберхарда.

Шеф, очевидно, все же чего-то опасаясь (может быть, прислуги), переходил с немецкого – на французский, с французского – на латынь. Посетитель его поддерживал. Хотя прошло всего несколько минут, хотя фразы были и отрывочны, и не всегда хорошо слышны, Варгасов все же понял, о чем речь. Понял, что старый полковник состоит в какой-то нелегальной антигитлеровской организации, которая объединяла, по всей вероятности, кадровых, еще кайзеровских, офицеров, не сумевших примириться с Гитлером. Эберхард уговаривал своего гостя действовать более решительно, иначе, по его мнению, стране грозит гибель.

«На войне как на войне…» – уловил Варгасов.

Сразу же донесся негромкий голос гостя:

– Вспомните древних римлян: следует выслушать и другую сторону…

– Оставьте! – рассердился полковник. – Другая сторона лишь подрывает наш престиж…

– Вы что, действительно рассчитываете на удачу в государственном перевороте?

– А почему и нет? Только нельзя тянуть! Ибо вдвойне дает тот, кто дает быстро, если вспомнить опять древних римлян…

Некоторое время полковник, перемывал косточки фюреру, потом, повздыхав: «О времена, о нравы!», порассуждав о «деле чести», скрипнул креслом, видимо, поднявшись. Последнее, что слышал Варгасов, поспешивший в столовую, была весьма конкретная немецкая фраза, произнесенная крайне убежденно:

– Кто говорит «А», тот должен сказать и «Б»!

Теперь Диме стало все абсолютно ясно. Значит, Эберхард прикидывал: вправе ли он опереться на этого юношу в своей нелегальной деятельности. (Пожилым необходима была молодежь!) И не мог, видно, прийти к какому-то выводу…

Именно в тот субботний вечер Дима понял, что как только в ту или иную сторону изменятся их отношения, ему несдобровать. Его спасет именно эта неопределенность. Хуже станет относиться к нему Эберхард – рухнет все благополучие унтер-офицера Пауля Кесслера: в двадцать четыре часа он окажется на фронте. Лучше – полковник обязательно втянет Диму в заговор. А то, что тот зрел, – может, и дозревал, – в этом Варгасов уже не сомневался, хотя не располагал никакими фактами!

Да, Дима не знал, что жизнь фюрера находилась в опасности уже два года. В то время они с Максимом Фридриховичем играли роль скромных владельцев тегеранской радиомастерской и не получали никакой «лишней» информации. Только ту, что была необходима для их работы.