Хорошо, что они с Максимом Фридриховичем успели неделей раньше принять распоряжение Центра! В тот раз сеанс проводил старший Кесслер.

А когда он привез Диме горинское указание и Варгасов расшифровал его, то страшно обрадовался: «Питер» разрешил им связаться с одним из представителей местного антифашистского подполья, заводским рабочим Генрихом Фохтом. Он был двоюродным братом друга детства отца Лорелеи, эмигрировавшего из Германии в Москву еще в тридцать третьем, пароль, придуманный братьями заранее, оставался в силе. Вот и Ани помогла им…

К Фохту пошел Максим Фридрихович: два пожилых человека скорее договорятся…

Как только хозяйка удалилась в кухню, чтобы принести мужчинам немного крепчайшего старого пива, которое можно пить только рюмками, и тарелку ломтиков хлеба с маргарином и дешевой колбасой, Кесслер склонился к Фохту:

– Вам привет от капитана Гулливера. Наконец он начал налаживать дело.

Тот вздрогнул от удивления: это была первая за семь лет весточка от Фрица, прозванного за его огромный рост Гулливером! Фохт хотел сразу же спросить, где брат, как он, но вспомнил о пароле и взял себя в руки. Голос у него стал от волнения хриплым, но ответ был правильным:

– Это я советовал ему не тянуть.

И снова – Кесслер; пароль придумали сложный, но зато случайные совпадения в нем были невозможны.

– Клара жива и здорова.

И опять – Фохт:

– Да ну? Мы ведь ее почти похоронили!

А потом, за пивом, каждый в меру необходимости рассказывал о себе, о своих возможностях…

Группа, в которую входил Генрих Фохт, была не очень большая, но довольно разнообразная по составу: от рабочих и инженеров – до «белой кости» и «голубой крови». Среди таких тоже были настоящие патриоты… Это расширяло информацию… Но ее не могли никому передать, так как, во-первых, не имели рации, а во-вторых, не знали, с кем надлежит связаться.

У Кесслеров же была и та и другая возможность. Так что союз обещал стать эффективным…

Время подтвердило это: Центр теперь получал весьма серьезные сведения и, главное, обильные.

«Завтра надо начать собирать новую рацию…» Это было последнее, о чем Дима подумал, прежде чем уснуть. Подходили к концу первые сутки Второй мировой войны.

«ЛОНДОН, 28 ноября 1940 г. (ТАСС). Агентство Рейтер передает, что, согласно коммюнике английского Министерства авиации, в ночь на 28 ноября германская авиация совершила налет на Лондон и его окрестности.

…26 ноября началась добровольная массовая эвакуация детей из Бирмингама. 35 тысяч детей школьного возраста… были вывезены в более безопасные районы страны в специальных поездах».

– Немецкая душа оздоровит всех и вся…

Сколько жил Дима в Германии, столько, при разных обстоятельствах, слышал эту фразу.

От своих непосредственных руководителей в ведомстве полковника Эберхарда…

От Лоллинга, когда многоваттная лампа буквально расплавляла Димино лицо…

От портье дома, где они с Максимом Фридриховичем обосновались, юркого Хиппке, усердно надраивавшего табличку у подъезда. Там было четко выведено: «Вход только для господ»…

Теперь вот этот мрачный мужчина, весь в черном – то ли трубочист, оставивший где-то свои орудия производства, то ли возвращающийся с похорон, удрученный случившимся мелкий служащий, почувствовавший себя, как раз из-за этого траурного цилиндра, человеком весьма значительным, имеющим право высказывать собственные мысли… Тем более что они не шли вразрез с общепринятым мнением!

Дима еще немного постоял около витрины, рассматривая карту над портретом фюрера, потом выбрался из толпы и пошел по Унтер-ден-Линден.

«Ну и шельма этот Гофман… Ну и делец… Клиентов у него теперь хоть отбавляй! Устроил из своего фотоателье какой-то политический клуб… И как устроил!»

…Когда-то у этого самого Гофмана работала натурщицей Ева Браун. Но и потом, став любовницей фюрера, она сохранила с бывшим хозяином неплохие отношения. Гофману становилось известным многое задолго до того, как происходили те или иные события.

Еще до начала Второй мировой войны он вроде бы ни стого ни с сего вывесил у себя в витрине карту Польши. Вывесил – и все! Кто запретит? Но тогда берлинцы не очень понимали, что к чему.

А вот когда в первые дни апреля сорокового года над головой фюрера появились карты Дании и Норвегии, но особенно когда эти страны внезапно были оккупированы фашистами, вот тогда жители немецкой столицы поняли, что витрина господина Гофмана лучше всяких газет, всякого радио (те боялись опережать события) ориентирует их в грядущих переменах.

Рано утром девятого апреля жители Копенгагена выглянули из окон и увидели танки с крестами, ползшие по улицам. Решили, что идет киносъемка, сели на велосипеды и отправились на службу. Те самые велосипедисты – старые и молодые, мужчины и женщины, атеисты и монахи, – утром еще бодро крутившие педали и чувствовавшие себя свободными гражданами свободной страны, вечером возвращались домой людьми подневольными, чья жизнь уже зависела от установок, от хорошего или плохого настроения оккупантов.

В этот же день немцы высадились в Норвегии.

Девятого апреля люди адмирала с помощью радиостанции, установленной на торговом судне «Видар», находившемся в Ослофиорде, сумели передать прямо в ставку Гитлера двести сорок сообщений).

Операция «Везерюбунг» прошла безупречно. Иначе не стать бы Квислингу премьер-министром и не получить бы свои «тридцать сребреников», равняющихся ста тысячам марок.

А вскоре Гофман вывесил карты Голландии, Бельгии и Люксембурга.

И снова около его фотоателье толпился народ, солидно рассуждая о «немецкой душе» и о новых продуктах, которые теперь потекут в рейх.

В захвате этих стран Гитлеру помогали лидер голландских фашистов Муссерт и руководитель фламандских нацистов Стив де Клерк.

А потом в витрине появилась карта Франции. Прошло совсем немного времени, и одна из великих держав мира пала.

Задолго до рокового для Франции сорокового года, еще до захвата Гитлером власти, он однажды ошарашил своих сообщников заявлением:

– Когда в один прекрасный день я начну войну, то мои войска внезапно появятся на улицах Парижа; средь белого дня они пройдут по улицам… займут министерства, парламент… произойдет невероятное замешательство… Наибольшая внезапность – вернейший залог успеха.

Это случилось: четырнадцатого июня Париж был сдан.

Так закончилась операция «Фаллгельб», означающая покорение Бельгии, Голландии, Люксембурга и Франции.

Как же Гитлер все это предвидел? Он ведь не был знаменитым предсказателем Ганнусеном, которому так верил! Не был и стратегом! Да просто он отлично знал сильных мира сего – как французских, так и немецких, – больше всего на свете боявшихся собственных народов, во все века склонных к революциям…