Пьер Фулон снова сцепил руки и стал медленно крутить большими пальцами.

– Выходит, ты мне, я тебе?

– Можно и так сказать.

– Надо подумать…

Он откинул голову назад и закрыл глаза. Шарко бросил взгляд на охранников, которые покачали головой от досады. После двух-трех нескончаемых минут Фулон открыл глаза:

– Отлично.

Шарко нашел странным, что тот согласился так легко. Фулон был из тех, кто умеет выдавать информацию по капле, чтобы растянуть удовольствие, играть, раздражать. Он вполне мог бы потребовать и подписанные бумаги.

Что-то тут было не так.

– Но сначала, – добавил он, – я тебе расскажу в подробностях, как убил Карину, потом Белинду, а закончу Кристиной, это была самая лучшая. Остальные не так интересны. Ты торопишься, но надеюсь, у тебя найдется немного времени, чтобы меня выслушать.

Шарко, не сдержавшись, стиснул зубы. Это не ускользнуло от Мясника. Он широко ухмыльнулся:

– Вижу, тебе это подходит.

И сыщику пришлось выслушивать все ужасы, которые тот вываливал на него, вроде тех, что были на аудиозаписи. Словесный бред, маниакальное смакование подробностей, способность придавать воспоминаниям реальность. От этого хотелось блевать. Шарко терпел все, глазом не моргнув, но в душе кричал от боли. Фулон олицетворял собой то, что он ненавидел больше всего на свете, он был выродком, обитателем девятого круга ада, полностью потерянным для общества. Вот такие, как он, и разрушили его жизнь, убили его близких.

В конце своего монолога Фулон схватился обеими руками за свой вставший член, но тут вмешались надзиратели. А он хохотал, брыкаясь и крича, чтобы его оставили в покое, сполна пользуясь своей жалкой властью, своим временным превосходством.

– Не позволяй им увести меня, а то ничего не узнаешь…

После некоторой возни, сопения и перебранки, все в конце концов вернулись к первоначальным позициям. Пьер Фулон поводил плечами, поправляя свою робу.

– Настоящие грубияны… А теперь, поскольку я дал слово, пожалуй, помогу тебе немного, потому что ты запутался, как бедный несчастный угорь в сетях. Но я тебе не все скажу. Лучше поиграем.

– Слушай, честно говоря, у меня нет никакого желания…

– У тебя есть право задать мне один вопрос. Один-единственный. Если у меня нет на него ответа, значит ты дал маху. Но если есть, то расскажу все, что знаю. И можешь с толпой своих сопляков таскаться сюда сколько угодно, я уже никогда не заговорю. А теперь хорошенько подумай.

Шарко понял по поведению Фулона, что торговаться бессмысленно. Встал и принялся мерить шагами комнату. Живодер поигрывал цепочкой своих наручников и следил за ним взглядом, явно забавляясь.

Один-единственный вопрос…

Какую же тему затронуть? Татуировки? Попытаться понять, кто такой Харон, которому Луазо поставлял девушек? Спросить, кто такой КП, автор электронного письма и фотографии с отрезанной головой? Что Фулон знает на самом деле? И чего не знает? Надо действовать наверняка. Лучше уйти с малым, чем с пустыми руками. Бить в точку.

Шарко вернулся к столу и уперся в него ладонями, слегка наклонившись вперед. Он возвышался над Фулоном, доминировал над ним, и тот, почувствовав это, сразу же попросил его сесть. Но Шарко не двинулся с места, не поддался. Ему стало лучше, дрожь прошла. Даже удалось на время перестать думать о семье. Вернуть себе былые рефлексы. Он опять был на арене, готовый к схватке.

Прежний Шарко. Обладающий хорошей реакцией, интуицией.

Опасный.

– Зачем к тебе приходил Даниэль Луазо?

Живодер сощурился за толстыми стеклами очков:

– Хороший вопрос, даже превосходный!

На этот раз Шарко сел, не спуская с него глаз, чтобы приблизиться к нему еще больше.

– Ну и что дальше?

– Боюсь тебя разочаровать, но я никогда раньше не видел твоего Луазо. Вообще-то, я и сейчас его знаю не лучше.

Франк начал внутренне закипать:

– Кончай придуриваться.

– Да нет, правда. Так забавно было видеть твой серьезный вид, слушать твою болтовню и малость подсмеиваться над тобой, совсем чуть-чуть. Так ты хочешь знать? Меня восхищает, что начинающий писатель перешел к действию. Дюжина, говоришь? И он им делал наколки, брил? Славный мальчуган.

Фулон фыркнул, развалившись на стуле и раздвинув ноги.

– На самом деле он пришел сюда только для того, чтобы поговорить о книжке, которую хотел написать.

Он гнусно осклабился, показав запущенные, почти серые зубы.

– А ты знаешь, что я иногда получаю письма от почитателей? Иногда даже объяснения в любви? Что в меня женщины влюбляются?

Он умолк, словно его что-то внезапно разозлило, но потом снова вернул себе всю свою самоуверенность.

– Луазо говорил, что хочет просто посмотреть на меня вблизи, дескать, для большей правдивости своего будущего романа, но я-то знал, что он меня ценил до такой степени, какую ты даже не можешь себе вообразить. Я все это прочитал в его глазах, хотя он и пытался это скрыть. Он мной вос-хи-щал-ся.

Шарко был сильно разочарован. Выходит, Луазо был всего лишь одним из этих психов-почитателей? Или Фулон лжет? Поди знай.

Казалось, серийный убийца забавлялся, выводя полицейского из себя.

– Я вижу, что ты ожидал чего-то другого, а, легавый?

Фулон провел руками по своему туловищу.

– Он сказал, что благодаря мне, благодаря моим замечательным поступкам он встретил людей, которые помогли ему раскрыться, выйти из своего кокона, «родиться» наконец. А судя по тому, что ты мне рассказал, я понимаю теперь, что он говорил мне не о своем рождении как писателя, а о своей темной стороне…

Губы Фулона растянулись в довольной ухмылке.

– Благодаря ей я заперт здесь. И благодаря ей ты существуешь. – Он погладил стол, словно это лежащее тело, которое было всецело в его власти. – Он тебе говорил о своей будущей книжке? – спросил он.

Шарко покачал головой, не сводя с него глаз. А Фулон изливал свой гнусный отравленный мед с удовольствием и холодной расчетливостью.

– Нет, конечно… С чего бы вдруг? Хотя это очень интересно. По его идее, цель людей – распространение Зла. Только истинного Зла, легавый, Зла с большой буквы. Убивать, развращать, уродовать, считая человеческую породу тем, чем она на самом деле и является, – достойным забоя скотом, вроде обыкновенных свиней. Этим, и ничем другим.

Его указательный палец рисовал невидимые фигуры. Круги.

– Он представлял себе иерархию извращенности и страдания, навязанную этим дорогим людишкам, в виде символа из трех концентрических кругов. Вот она, его идея: есть люди, населяющие три этих круга, или три различные ступени Зла, если угодно. Их много во внешнем круге, гораздо меньше во втором, и лишь один-единственный в первом. Самый умный, самый ужасный. Тот, кто весь облечен мраком. Блуждающий в безднах Человек в черном.