Камиль задержалась на последних словах Бориса. Он признался наконец – полунамеком, недомолвкой. Слишком уж он робок.

И это сделало еще больнее молодой женщине. Она не осмеливалась вообразить себе, что между ними начнется какая-то сентиментальная история. Да и имеет ли она право затевать любовные отношения, учитывая состояние ее здоровья? Нет, это принесло бы слишком много страданий. Им обоим.

Она предпочитала вернуться в свою темноту, а потому поспешила открыть и прочитать прикрепленную к письму статью из «Уэст Франс». Автор рассказывал о зловещей находке на одной из скотобоен, об из ряда вон выходящем преступлении, жертвой которого стал тихий и незаметный хозяин магазинчика одежды в Онфлере. Остальное содержало немногим больше того, что она уже знала. Всего лишь журналистский треп.

Камиль закрыла статью. Она была озадачена. Дикое убийство, причем отец и сын убиты в один и тот же день, по утверждению Бориса, а мать покончила с собой…

Она подумала о маленьком скелетике, найденном ею на чердаке, потому что его проморгали жандармы. Что за проклятие поразило эту семью? К чему это невероятное двойное убийство? И что искал убийца?

А также почему мать Микаэля покончила с собой через полгода после его рождения? Сидя на постели, Камиль снова просматривала фотоальбом, водя пальцем по ужасно печальному лицу матери. Отец тоже не улыбался, можно было подумать, что это снимки с похорон, а не с рождения.

Если бы только узнать, почему вырваны страницы из начала альбома и что они содержали…

Неоновая вывеска мигала за окном, временами освещая погруженное в тень лицо молодой женщины. У Камиль было впечатление, что она – героиня какого-то мрачного фильма, ищущая разгадку зловещей тайны. Одна из тех, кто кочует из отеля в отель и преследует само воплощение дьявола до тех пор, пока не встретится с ним лицом к лицу.

Содрогнувшись, она встала и задернула двойные шторы резким рывком. Закрыла крышку своего мобильника, захлопнула альбом и погасила ночник. Темнота была иллюзорной. Свет продолжал проникать по бокам штор и рисовал на стенах треугольники, квадраты, другие геометрические фигуры в голубоватых холодных тонах, от которых ей стало не по себе.

Она задумчиво смотрела в потолок. Ее мучили многочисленные вопросы. Было ли связано убийство Флоресов с репортажами, над которыми работал Микаэль? Не обнаружил ли он что-нибудь такое, чего никогда не должен был обнаружить? Тогда при чем тут его отец?

Но один вопрос изводил ее больше других: какая роль во всем этом была отведена Даниэлю Луазо?

Раздраженная светом, она спряталась от него под одеяло, включив метроном, стоявший на ночном столике. Равномерное постукивание машинки, все эти полусекунды вновь создавали вокруг нее знакомую, успокаивающую атмосферу. Словно защитный кокон. Она закрыла глаза и не открывала до тех пор, пока этот стук не смешался с биением ее собственного сердца.

Бум-бум… Бум-бум… Бум-бум…

Через несколько минут она снова почувствовала во рту и горле вкус табака. Он был какой-то сухой и шероховатый, словно ей набили рот опилками. Она зажмурилась и широко раскрыла рот. У нее возникло ощущение, что кто-то давит ей на челюсти. И тогда из ее горла вышла ладонь, а вслед за ней и вся рука. Из самой глубины ее гортани за ней наблюдали два черных блестящих глаза.

Она внезапно встала, почувствовав, что у нее перехватило дыхание, и прижала руки к груди.

Обливаясь потом.

Включив свет, она бросилась к своей сумочке и достала оттуда фотографию своего донора.

Она приложила ее к шторе, которая сама прилипла к оконному стеклу.

И стала кромсать это лицо бритвенным лезвием.

Когда Камиль вся в слезах упала на пол, часть шторы была изрезана в клочья.

Пятница, 17 августа 2012 года

Пьер Фулон был ростом метр девяносто семь и весил больше сотни кило. Все женщины, которых он увечил, резал на куски, часть пожирал, а потом останки упаковывал в клеенку, были худощавыми, невысокими, сорокалетними. Легко представить себе их ужас и муку, когда они видели перед собой эту глыбу с конопатой физиономией, большими черными усами и в очках, за которыми его глаза напоминали яичницу-глазунью.

После телефонного разговора с судьей, ведавшим надзором за исполнением наказаний, Шарко узнал, что Лесли Бекаро, усердная посетительница, два с половиной года назад представлялась «его подружкой». Она жила в Ла-Рошели, всего в нескольких километрах от острова Ре. Франк подумал, что, если встреча пройдет неудачно, может, было бы интересно нанести ей короткий визит. Что касается Даниэля Луазо, то он, чтобы встретиться с Фулоном, сослался на желание написать роман о серийных убийцах. Чиновника это не слишком удивило: все больше и больше журналистов или полицейских брались за такого рода книги, весьма ценимые читателями. А тот факт, что проситель из полиции, только облегчил ему получение разрешения.

Но очевидно, Луазо солгал. Шарко был в этом уверен.

Его мотивация была совсем другой.

Николя Белланже хорошо поработал: учитывая важность дела, Франк получил в свое распоряжение специальную комнату в несколько квадратных метров, изолированную, с деревянным столом и двумя стульями, прикрепленными к полу. Разумеется, прямой контакт был бесконечно предпочтительнее плексигласового стекла с дырочками в общем зале для свиданий.

Он ждал прибытия Мясника десять минут, от нетерпения постукивая правой ногой по бетонному полу. Воздух тут был довольно свежий, хотя никакого естественного света не наблюдалось. Еще до того, как Шарко проник в тюрьму, погода стала портиться, небо затянуло тяжелыми, угрожающе-черными тучами, пришедшими с моря.

Это было словно предвестием его разговора с убийцей.

Ему стало не по себе, потому что всякий раз, закрывая глаза, он видел улыбки близнецов, их хрупкость, беззащитность. Когда-то и Фулон был таким же, как они. Он тоже улыбался, играл с погремушкой, его баюкали. Он был таким же невинным, как Жюль и Адриен. Но в нем начала укореняться жестокость, поражать его гангреной изнутри, и он даже не сознавал этого. Паук, раздавленный без всякой причины. Муха, которой отрывают крылышки, муравей, сожженный с помощью лупы. Все делали это играючи, ради забавы, потому что так поступали приятели.

Однако Фулон функционировал иначе. Неосознанные побуждения всякий раз заводили его немного дальше. Кошки, собаки… Вплоть до того первого раза, когда он взялся за человеческое существо. До его самого первого раза.