– Точно…

– Значит, он нарочно искал этого типа в Буэнос-Айресе.

– Да, мы тоже так думаем.

– И вам удалось что-нибудь вытянуть из этого снимка?

– Невозможно. Да и как, по-вашему, мы могли бы добраться до этого Эль Бендито? В одном этом районе больше тридцати тысяч жителей, Буэнос-Айрес – настоящий муравейник. Да и кто нам сказал, что он действительно живет в Боэдо? Данных слишком мало, чтобы можно было их использовать, даже если допустить, что Аргентина тут играет важную роль. Мы все-таки искали, звонили в несколько гостиниц, где останавливался Флорес, посылали фотографии. Но, как и следовало ожидать, спустя два года никто не сохранил о нем ни малейшего воспоминания.

Николя снова посмотрел на портрет человека, изображавшего бинокль перед глазами. Пикана, Аргентина… Быть может, это фото было одним из ключей.

– Вы не напечатаете мне этот снимок в цвете и хорошего качества?

– Если хотите.

Белланже перешел к следующим вопросам:

– А на убийцу вы что-нибудь нашли? Или все на мертвой точке?

– Увы, да, на мертвой точке. Ни следов, ни мотива, ни подозреваемого. И тот факт, что сам Микаэль Флорес оставил очень мало следов, нам не больно-то помогает.

Зазвонил стационарный телефон. Майор посмотрел на Белланже и сказал в трубку, что перезвонит позже. Взгляд его сине-зеленых глаз вернулся к Николя.

– Мы попытались разобраться, что за человек был этот Микаэль Флорес. Настоящий авантюрист, путешественник-экстремал, как вы сами могли догадаться. Его привлекали самые мрачные сюжеты нашего мира. С одной стороны, он был способен слиться с любым пейзажем, раствориться в нем – прямо как хамелеон. Все, кто с ним работал, его друзья, нам это твердили. Он без колебаний менял внешность, примерял на себя разные личины, обживался среди местного населения в течение нескольких недель. Короче, шел на все, чтобы делать столь сильные снимки, какие вы видели в его лаборатории.

– Они в самом деле производят впечатление.

– Но другая сторона личности Флореса толкала его преодолевать все препятствия ради достижения своих целей, ради решающего репортажа. Чтобы погрузиться в самую пучину ужаса, он порой допускал, чтобы на его глазах совершилось преступление. Вел себя как некоторые серферы, которые гоняются за волной своей мечты и ради получения острых ощущений нарушают все правила и расстаются с жизнью. Коллеги Флореса рассказали нам о его одержимости: он искал самое ужасное в человеке. Повсюду на планете выслеживал наихудшие извращения, наигнуснейшие темные делишки.

Он показал большую черно-белую фотографию. Молодая чернокожая женщина с распухшими, шелушащимися губами, растянутая крестом и привязанная к колышкам посреди грязного двора, агонизировала под солнцем.

– Это один из его неопубликованных снимков, нам его передал редактор, с которым он привык работать. Эта молодая женщина – душевнобольная из маленькой деревушки в Гане. Флорес систематически отмечал на обороте снимков имя человека, которого фотографировал, и населенный пункт.

Николя перевернул снимок. Афуа, Анкафул.

– Там душевнобольных не считают за людей, относятся к ним хуже, чем к животным. Каждый вечер ее насиловали трое братьев. А Флорес фотографировал это… И он ничего не пытался сделать, чтобы спасти несчастную женщину из этого ада. Хотя мог, по крайней мере, донести на насильников местной полиции.

Он вздохнул.

– Мы нашли и другие свидетельства, столь же чудовищные, я вам сделаю копии. Все это, чтобы объяснить вам: в поисках Флореса было еще что-то помимо фоторепортажа. Что-то более глубокое, что-то… неуловимое. Желание дойти до самого крайнего предела. Прозондировать самые глубокие провалы в человеческой душе. Рискуя себя самого поставить вне закона, он пытался заглянуть в истинное лицо Зла. Что, без всякого сомнения, и стало причиной его смерти.

Фабрис Блезак вызвал жандарма и попросил его сделать все необходимые копии. Потом открыл другое досье:

– Теперь перейдем к отцу. Но это в десять раз заковыристей.

Небо было разрезано надвое. Вдалеке над Ла-Маншем море омрачал черный грозовой фронт, который, казалось, пожирал все на своем пути огромными челюстями. Но за его пределами небеса оставались прозрачными, и это придавало береговым утесам эмалевую белизну.

Камиль вышла из машины, чтобы полюбоваться этим пейзажем, который вдохновлял стольких писателей и художников. Эжена Будена, Моне, Флобера, Мопассана… Вспомнила она и о Морисе Леблане, заметив слева от себя белесую громаду остроконечной скалы, иглой вонзившейся в воду.

Место, где ей хотелось бы умереть, сидя в старой качалке лицом к морю, прожив насыщенную жизнь, полную радости, детей, внуков.

Но, увы, ей не дано выбирать свою жизнь.

И свою смерть тоже.

Она снова почти не спала. Ее периодически повторяющийся кошмар вернулся, девушка-цыганка долго кричала в ее мозгу, съежившись, словно объятый ужасом зверек, и отчаянно вперившись в нее взглядом. В течение ночи сердце несколько раз меняло ритм, словно хотело показать Камиль, что оно – единственный хозяин на борту, что оно играет собственную партию, так что ей ничего другого не остается, как подчиниться. Борьба продолжалась.

Она против Даниэля Луазо.

У нее в груди его нервы срастались с ее нервами.

Колонизация ее организма, извращение ее чувств.

Она никогда не позволит ему это сделать. Никогда.

Она теребила в руках мобильный телефон, у нее было желание позвонить Борису, ответить на его сообщение. Но она не знала, что ему сказать, как коснуться финального признания, которое он ей сделал. Должна ли она вести себя с ним как ни в чем не бывало? В конце концов она отправила ему эсэмэску, так проще всего.

После долгого колебания она его все-таки отправила. Потом снова села в машину и отправилась по адресу Ги Брока. Тот обитал в красивом рыбачьем домике, в сотне метров от галечного пляжа. Камиль удостоверилась, что он дома, позвонив ему по телефону рано утром. Ей хотелось поговорить с ним о Жан-Мишеле и Микаэле Флоресах. Простое упоминание этой фамилии пробудило в свежеиспеченном пенсионере неподдельный интерес.

Камиль явилась к нему не в форме, но опять назвалась Кати Ламбр. Брока пришлось поднять голову, чтобы заглянуть ей в глаза. Его собственные были серо-голубые, цвета предгрозового моря. Морщины на круглом лице походили на расселины в береговых утесах, особенно те, что на лбу. Волосы были прекрасного равномерно-серого цвета и острижены очень коротко, как в те времена, когда он служил в полиции. Некоторые привычки никогда не меняются.