– А шьо вас так удивляет, товаришь полковник? – на одесский манер поинтересовался Гродов.

– Да так же ж вроде бы не воюют, – в тон ему ответил комполка.

– А я скажу так: это вам, полковник, торопиться некуда, а у них на 23 августа парад победы в Одессе намечен, и все пригласительные уже розданы, – попытался оправдать их безоглядную наглость Гродов.

– Тогда конечно, тогда им не до нас, – саркастически признал Осипов. – Вопрос: не попрут ли они сдуру еще и на приморскую дамбу, отгораживающую море от Аджалыкского лимана?

– Сил у них в принципе хватило бы, хватит ли наглости?

– Этого им не занимать. Было бы столько же храбрости.

– Но шьо бы они не имели нас за фраеров, на всякий случай мы держим под контролем и вашу, булдынскую дамбу и приморскую дамбу на Николаевской дороге. Кстати, мои корректировщики уже на прибрежной высотке.

– Когда мы решим подняться в контратаку, я сообщу, – предупредил его полковник, тут же подметив, что комбат уже очень даже неплохо освоился с «одесским наречием».

– Стоит ли вам подниматься? Пусть они идут, вы же истребляйте их из окопов.

– У тебя само понятие о войне какое-то артиллеристское, комбат. Если не поднимемся в контратаку, которой румыны боятся, как ада, то не сумеем выбить их назад, за лиманные болота. А значит, они закрепятся уже здесь, на равнине.

– Мыслите правильно, товарищ полковник, но для этого им снова нужно будет перебросить солидное подкрепление, причем все по той же дамбе, на которой они опять потеряют до шестидесяти процентов своего личного состава.

– Может, и так. Однако отбросить их все же надо. Приказано держать оборону по западному берегу лимана – и мы будем держать.

– Значит, опять: «Полундра: тельняшки наголо!»? Опять: «Нас мало, но мы – в тельняшках!»? Ну-ну…

– Ты, пушкарь, главное, не вздумай по своим пулять, а то я вас, башмачников артиллерийских, знаю!

Гродов прекрасно понимал, что удерживать оборону по западному берегу лимана полк морских пехотинцев и поредевшие батальоны пограничников и ополченцев уже не в состоянии. Поэтому единственный выход для них – отойти к приморской части межлиманья, создав приморский оборонительный район с береговой батареей в центре. Однако спорить не стал, понимая всю бессмысленность подобной полемики.

Мало того, Гродов почти не сомневался, что, будь он на месте полковника, точно так же воспользовался бы возможностью смять противника в лихой контратаке, чтобы гнать его назад, на разбитую дамбу и на придамбные болота. Тем более, что, как это уже не раз бывало, моряки ведь могли и сами, стихийно, подняться в контратаку, не ожидая приказа. И тогда проблемой становится сдержать их, чтобы не прослыть при этом трусом.

Как только наблюдатели сообщили, что румыны начали «цепляться» за правый берег, комбат приказал огневому взводу уничтожить восточную перемычку дамбы.

– Что наблюдаешь?! – прокричал комбат, выхватывая трубку у дежурного телефониста.

– Шьо б я так жил! – по говору и словечкам узнал он сержанта Жодина, давно превратившегося в батарейного балагура. – Таки да, архитектурно стреляют!

– С восточной перемычкой что, спрашиваю?!

– Так я ж за то и говорю, – невозмутимо стоял на своем сержант. – Снаряд к снаряду, архитектурная работа. Восточной перемычки уже нет, одна сплошная воронка, из которой торчит то ли ствол немецкой танкетки, то ли дышло румынской каруцы.

– Это другое дело. Куршинов, – обратился к командиру огневого взвода главного калибра, взяв трубку внутренней связи, – пройдитесь теперь по центральной части дамбы.

– Есть пройтись по центральной части! – сухим, бесстрастным голосом откликнулся лейтенант.

Этот человек, казалось, вообще был лишен каких-либо эмоций. Почти двухметрового роста, до истощения худой, сутулящийся не столько от природы, сколько от привычки, он мог служить примером того, каким офицер быть не должен. Однако таким примером он мог служить разве что на смотровом плацу. Здесь же, в командирском отсеке огневого взвода, он чувствовал себя в родной стихии.

В совершенстве овладев формулами определения цели, он с быстротой и точностью арифмометра учитывал при своих расчетах данные корректировщиков, соединяя их с поправками на ветер, а также на износ ствола, расположение каждого из трех орудий главного калибра и на силу картузного порохового заряда. Таблицы стрельб с нанесенными на них заранее пристрелянными целями и ориентирами он помнил наизусть. Другое дело, что по характеру своему он был человеком, что называется, безрадостным, лишенным каких-либо пристрастий и увлечений, в принципе не воспринимавшим ничего, что связано с юмором или с солдатскими подковырками. И не то чтобы Куршинов не понимал их, просто они его ставили в тупик своим легкомыслием и своей житейской непотребностью.

– Работай так, чтобы постепенно загонять уцелевших на дамбе румын на прибрежную отмель у западного берега, – объяснил свой замысел Гродов. – Она там обширная, прикрытая прибрежными косогорами, растянутая километра на полтора в ширину.

– Километр шестьсот пятьдесят метров, – машинально, с предельным педантизмом уточнил командир взвода. – Данные моих корректировщиков по дальномеру.

– Значит, все сходится… Причем пехотинцами нашими низинка эта пляжная почти не простреливается. Как только румыны там сконцентрируются, я подключу на помощь тебе минометчиков.

– Только бы полковые пушкари своими «горошинами» не пытались до срока распугивать румын.

– Сейчас еще раз предупрежу.

– Кстати, могу обойтись и без минометчиков.

– Можешь, конечно, если забыть о расходе снарядов, доставлять которые из Севастополя будет непросто.

Связавшись со штабом полка морской пехоты, комбат попросил полковых пушкарей не торопиться и во время артналета береговой батареи очищать степное прибрежье, на которое будут выплескиваться те, кто вырвется из «пляжного котла», после чего вновь связался с Куршиновым:

– Истребляй их, комвзвода, по всей строгости военного времени!

Лейтенант запнулся, с трудом реагируя на неуставную, нештатную команду, и негромко проговорил:

– У меня там все заранее просчитано, товарищ капитан, с учетом фронта осколочных поражений.

А еще через несколько мгновений все три орудия начали истреблять отрезанные от основных сил подразделения противника, загоняя их остатки на правый берег, под пулеметные очереди, полевую артиллерию и минометные стволы.

Проредив ряды врага еще и ружейным огнем своих батальонов, полковник Осипов с отчаянием в голосе прокричал в трубку:

– Уйми своих волкодавов, комбат! Уйми, Христа ради, дай теперь отвести душу моим «тельняшникам»! Все равно ведь не удержу!

Комполка еще только произносил последние слова, а в трубку Гродова уже врывалось мощное: