При этом на крестьянку Марию Мындру, спасавшую Волчицу в своем доме, никто особого внимания не обращал. Баронесса подтвердила, что чудаковатую предводительницу молдавских сепаратистов, удачно маскировавшую свой салон под кружок театралов и любителей молдавского фольклора, в городе и окрестностях знали многие молдаване. Так что же странного в том, что среди них оказалась и некая крестьянка из пригородного поселка – соответствующим образом одетая и тщательно загримированная? Ну а дальше…

В течение ночи стареющая аристократка Волчица умудрилась принять в доме, куда ее определили на постой, трех офицеров, которые даже не вспомнили при этом о босоногой, небрежно одетой Терезии. Взамен Елизавета потребовала утром выдать ей и ее спасительнице справки, которые на румынском и немецком языках предупреждали бы все патрули и всех представителей оккупационных властей о том, что госпожа Волкова и госпожа Мындру находятся под опекой сигуранцы и абвера.

А еще к ним прикрепили капрала-обозника, который обязан был сопровождать Волчицу до Тирасполя, где она якобы должна была предстать с важными сведениями перед высокими чинами из сигуранцы. На самом же деле в столице Транснистрии Волкова прежде всего стремилась предстать перед баронессой Валерией Лозовской, уже заказавшей себе у портного наряд, в котором она, теперь уже офицер абвера, намеревалась покрасоваться перед публикой во время «победного парада» румынских войск в Одессе.

В этом же наряде обер-лейтенант фон Лозицки собиралась появиться на «высоком собрании» прогермански настроенной австрийской элиты в Вене. И попадала баронесса в эту униженную столицу бывшей империи не случайно – сразу же после парада она получала отпуск, во время которого должна была вступить во владение своим австрийским замком, а также уладить еще кое-какие имущественные вопросы. Кстати, на этом собрании вроде бы даже обещал появиться сам фюрер.

Единственное, что она никак раньше не планировала, – так это встретиться здесь, далеко от еще не занятой румынскими войсками Одессы, с Волчицей. Это как-то не входило в ее планы. А потому, узнав, что Елизавета вместе с какой-то молдаванкой уже оказалась по эту линию фронта и любезничает с офицерами сигуранцы и абвера, баронесса Валерия заметно занервничала. Вроде бы никакого греха ни перед сигуранцей, ни перед абвером она не чувствовала, ее пребывание в Совдепии оставалось под их контролем. Да и во всех показаниях своих после бегства за Дунай она оставалась предельно, почти до мелочей, правдивой, поскольку понимала, сколь уязвимой представала перед любыми подозрениями.

Вот только появление в ее агентурной биографии некоей Елизаветы Волковой оказалось случайностью. Как и неожиданная для нее переброска в Одессу, а не в Москву, как она рассчитывала. И кто ее знает, о чем эта болтушка откровенничает сейчас в своих беседах с офицерами контрразведки. Быть до конца откровенной с ней баронесса не могла.

В то же время она понимала, что Елизавета заподозрила в ней агента НКВД. Не германской разведки или сигуранцы, а именно энкавэде, умышленно подосланного в ее салон. Поэтому-то Валерия постаралась как можно скорее приблизить Волчицу к себе, чтобы держать ее под контролем. А еще лучше – вообще убрать.

Особенно ее тревожило, что Елизавета прекрасно знала, во всяком случае, догадывалась, что с бывшим белым поручиком Крамольниковым, представавшем в ипостаси агента сигуранцы и абвера под кличкой Лицедей, баронесса расправилась лично. Чтобы таким образом подстраховаться от провала, причем в глазах и советской, и румынской разведок.

И баронесса не ошибалась. Еще там, в Одессе, Волчица мгновенно признала в Валерии не только «энкавэдистку», но и страстную лесбиянку, и даже сумела подставить ей одну из своих юных почитательниц. Именно эта девица, прекрасно справившаяся со своими обязанностями в лесбиянской постели, сумела основательно сблизить их. На кого же в действительности работает эта аристократка, Волкову уже не интересовало. Она прекрасно понимала, что там, в красной Одессе, находилась на грани провала, на грани гибели, и теперь безумно радовалась, что наконец-то оказалась за пределами Совдепии.

37

К тому времени, когда Гродов вернулся на батарею, там в роли именинника чествовали Женьку Юраша. Одевшись так, как обычно одеваются крестьянские мальчишки, он, с сачком и удочкой в руках, по кромке берега сумел миновать вражеский передний край, располагавшийся неподалеку от левобережного, «залиманного» села Сычавка, и подружиться с группой местных подростков, которые пришли ловить рыбу.

Вместе с ними юнга обошел все село и потом, вернувшись на батарею, сумел назвать приблизительное количество войск и техники, расположенных в разных концах села, чем подтвердил то, о чем в общих чертах говорили взрослые разведчики, побывавшие на окраине села прошлой ночью. Из всего следовало, что румыны сконцентрировали большие силы пехоты, кавалерии и техники и готовы вот-вот двинуться в сторону дамбы, прорыв по которой в любом случае сулил значительно меньшие потери, нежели при форсировании широкого болотистого лимана.

Гродов тут же связался с командиром полка морских пехотинцев и предложил ночью отвести подразделения, прикрывавшие подходы к дамбе, на правый берег, оборудовав несколько новых пулеметных гнезд и нацелив на место прорыва имеющуюся полевую артиллерию.

– А ты уверен, капитан, что, подпустив врага к правому берегу, мы сумеем сдерживать его? – усомнился полковник Осипов.

– Ну уж на левом берегу, на подходе к дамбе, ваши две роты и рота ополченцев не сдержали бы их ни в коем случае – это точно, – «успокоил» его комбат. – Причем не устояли бы они там даже при полнейшей нашей поддержке. Отступить по дамбе остаткам этих подразделений тоже не удалось бы. Так что давайте, товарищ полковник, «экономить» бойцов, а не снаряды, которых у нас пока еще хватает.

– Хорошо, рискнем, – согласился полковник, еще немного поколебавшись. – «Экономить бойцов, а не снаряды» – как раз вовремя сказано.

– Только не спешите открывать огонь. Ни в коем случае не спешите. Протяженность дамбы – около километра, так что дайте румынам втянуться на нее, почувствовать вкус легкой победы, войти в азарт.

– И вот тут, – поддержал его командир морских пехотинцев, – главное, чтобы мои морячки не ко времени не вошли в этот самый азарт. А то ведь чуть что – бескозырку вместо каски, и «Полундра: тельняшки наголо!»…

– «Братва, нас мало, но мы – в тельняшках!» Это мне тоже знакомо, особенно по «румынскому плацдарму».

– По «румынскому» – это да… – мечтательно протянул Осипов. Как и все прочие, кто хоть что-либо знал о «румынском плацдарме», полковник всячески старался выразить свое уважение к его защитникам. Причем делал это уже не впервые.

На рассвете, обнаружив, что ни прикрытия дамбы, ни сплошной линии обороны на правом берегу нет, противник, очевидно, решил, что защитники города пытаются сократить линию фронта, отойдя за соседний, Большой Аджалыкский, лиман. И что оборону они заняли только в прибрежной межлиманной зоне, дабы не подпускать их к морю.

– А ты был прав, комбат, – простуженным, охрипшим голосом известил Гродова полковник. – Вместо того чтобы основательно разведать, что здесь и как, эти вояки хреновы всей массой своих войск попёрли на дамбу и прилегающее к ней мелководье.