Возмущению моему не было предела, однако я с гордостью отметил, что хотя бы мама не святотатствовала и не хулила мои любимые холмы: наоборот, на ее лице была напечатлена грусть с оттенком нежности; я подошел и незаметно поцеловал ее руку.

После чего уселся в темном углу и принялся размышлять.

Нельзя ли выиграть целую неделю или даже две, прикидываясь тяжелобольным? Всем известно: если вы перенесли брюшной тиф, родители непременно отправят вас в деревню; именно это случилось с моим другом Вигье – он три месяца провел в Нижних Альпах у тетки. Но что именно следует предпринять, чтобы срочно заболеть брюшным тифом или, по крайней мере, правдоподобно изображать больного?

Не поддающиеся проверке головная боль, тошнота, страдальчески опущенные веки неизбежно производят нужное впечатление. Но в случае серьезного заболевания родители неукоснительно прибегают к термометру, и мне уже не раз доводилось сталкиваться с неумолимым вердиктом сего приспособления. К счастью, мы забыли его в Марселе в ящике ночного столика, мне было об этом известно… Но я понимал: при малейшем подозрении на опасное заболевание меня обязательно и, вероятнее всего, не теряя ни минуты, доставят туда, где это приспособление имеется.

А что, если сломать себе ногу? По-настоящему? Однажды мне показали дровосека, который отрубил себе два пальца топором, чтобы не отбывать воинскую повинность, и добился своего. Но лишаться чего-либо мне не хотелось, потому что кровищи при этом прольется немерено, да и отрезанное не отрастет уже никогда. А вот когда сломана кость, внешне все остается по-прежнему и потом все срастается.

Моему однокашнику Качинелли лошадь однажды ударом копыта перебила ногу, так у него все срослось, как будто ничего и не было, и он бегал так же быстро, как и раньше! Однако при внимательном рассмотрении эта гениальная идея оказалась несостоятельной: если я не смогу ходить, меня все одно увезут на повозке Франсуа и придется целый месяц пролежать в шезлонге с наложенным гипсом и, как мне поведал тот же Качинелли, терпеть, что ногу «день и ночь растягивают с помощью железяки весом в сто килограммов»!

Значит, никаких сломанных ног.

Но что же придумать? Должен ли я смириться и расстаться – на целую вечность – со своим дорогим Лили?

В эту минуту он как раз показался на отлогой тропинке, ведущей к нашему дому. От дождя его защищал холщовый мешок, надетый на голову.

Я сразу же воспрянул духом и задолго до его прихода бросился открывать дверь.

Он долго выбивал ботинки о каменный порог, чтобы не заносить в дом грязь, затем вошел и вежливо поздоровался с присутствующими, которые весело отвечали ему, не прекращая отвратительных сборов в дорогу.

Лили подошел ко мне:

– Надо бы сейчас пойти проверить ловушки… Если отложить на завтра, ребята из Алло сопрут их.

– В такой дождь? – поразилась мать. – Ты что, хочешь подхватить воспаление легких?

В те времена этой болезни страшились пуще любой другой. Но мне не терпелось покинуть место, где я не мог свободно говорить с Лили, и я настоял на своем.

– Послушай, мама, я надену свой плащ с капюшоном, а Лили возьмет плащ Поля.

– Знаете, сударыня, – вставил Лили, – дождь поутих и ветра нет.

– Это их последний день, – вмешался в разговор отец. – Оденем их потеплее, напихаем газет под одежду. Пусть наденут башмаки вместо эспадрилий. В конце концов, они же не сахарные, не растают, к тому же погода, кажется, налаживается.

– А вдруг будет как вчера? – обеспокоенно возразила мать.

– Вчера мы же все вернулись домой целыми и невредимыми, хотя и стоял туман. А сегодня тумана нет!

Мама стала одевать нас. Рубашку и фланелевую безрукавку на груди и на спине она проложила несколькими номерами «Маленького провансальца», предварительно сложив их вчетверо. Кроме того, мне пришлось напялить на себя две вязаные фуфайки, затем блузу, застегнув ее на все пуговицы, а потом еще и плащ из толстого сукна. И наконец мама надела мне на голову берет, натянув его по самые уши, а поверх него накинула остроконечный капюшон, какие носят гномы из сказки про Белоснежку и городские приставы.

Все это время тетя Роза то же самое проделывала с Лили. Плащ Поля оказался ему короток, но, по крайней мере, мог защитить от ненастья голову и плечи.

Стоило нам выйти за порог, как дождь прекратился и на блестящие от дождя оливковые деревья брызнул луч солнца.

– Пошли быстрее! – предложил я. – Они сейчас отправятся на охоту, придется опять гоняться за дичью вместо охотничьих собак, а сегодня мне это противно. Раз решили уехать завтра, пусть сами справляются.

Вскоре мы уже шагали по сосновому бору, где оказались вне досягаемости. Две минуты спустя прозвучал протяжный крик, но на зов дяди Жюля откликнулось только эхо.

Несмотря на плохую погоду, ловушки сработали вполне успешно, и, когда мы добрались до Фон-Брегет, наши холщовые сумки были битком набиты белогузками и хохлатыми жаворонками…

Такая удача явно доказывала, насколько нелеп и жесток был завтрашний отъезд, и только усугубила мое горе.

Мы как раз были на подступах к самой высокой террасе Тауме, где нас дожидались наши последние силки, когда Лили задумчиво вполголоса проговорил:

– Все-таки жаль… У нас алюдов припасено на всю зиму…

Я знал это. Мне было горько, и я предпочел промолчать.

Он вдруг стремглав бросился бежать к краю обрыва, где рос великолепный можжевельник, нагнулся, достал что-то и поднялся с вытянутой вперед рукой: на ней лежала птица, которую я издалека принял за маленького голубя.

– Это наша первая сайра! – крикнул он.

Я подошел к нему.

Это был тот самый большой дрозд-рябинник, которого мой отец однажды назвал литорной.

Голова у него была иссиня-серая, с рыжего горла веером спускались к белоснежному животу черные крапинки… Я взял его в руки: он был очень тяжелый. Я потерянно смотрел на него.

– Послушай… – начал вдруг Лили.

В соснах вокруг нас перекликалось множество птиц: их голоса напоминали сорочьи, но были менее грубыми, менее крикливыми, чем голос этой птицы-воришки. Наоборот, их нежно-гортанные звуки отдавали легкой печалью, присущей осени… Эти сайры прилетели для того, чтобы стать свидетелями моего отъезда.

– Завтра, – сказал Лили, – я приготовлю ловушки Батистена для певчих дроздов, а поставлю их вечером. Уверяю тебя, в понедельник утром мне понадобятся целые две сумки, чтобы унести их.

– В понедельник утром ты будешь в школе! – сухо возразил я.

– А вот и нет! Стоит мне сказать матери, что сайры прилетели, и я могу их ловить на пятнадцать-двадцать франков в день, она не пошлет меня в школу – не такая она дура! До пятницы, а может быть, и до следующего понедельника я могу быть спокоен.

Тут я представил себе, как он без меня будет шагать по залитой солнцем гарриге, обходя кустарники и заросли испанского можжевельника в поисках поставленных ловушек, а я буду сидеть под низким потолком школьного класса напротив черной доски с изображениями всевозможных квадратов и ромбов…