Но Поль ни о чем не мог говорить: я заметил, как у него вдруг отвисла, вспухла и завернулась к подбородку нижняя губа. Мне была хорошо знакома эта его гримаса, которую я изящно сравнивал с закраиной ночного горшка сестрички. Как обычно, вслед за первым симптомом последовал приглушенный всхлип, и две крупные слезы выступили на его голубых глазах.

– Да что это с ним? – удивился дядя.

Мама немедленно усадила Поля на колени и принялась нежно баюкать рыдающего и шмыгающего носом сына.

– Ну что ты, дурачок, ты ведь прекрасно понимаешь, это не могло длиться вечно! К тому же мы скоро вернемся. Рождественские каникулы не за горами!

Меня пронзило предчувствие беды.

– О чем она? – спросил я.

– О том, что каникулы кончились! – ответил дядя Жюль и преспокойно наполнил вином свой стакан.

– Когда кончились? – спросил я приглушенным голосом.

– Послезавтра утром мы уезжаем. Сегодня пятница, – ответил отец.

– Сегодня была пятница, – поправил его дядя Жюль, – а уезжаем мы в воскресенье утром.

– Надеюсь, ты не забыл, что в понедельник начинается новый учебный год!.. – напомнила тетя Роза.

Я целую минуту ошеломленно смотрел на них и никак не мог взять в толк, о чем речь.

– Что с тобой? – удивилась мать. – Это же не новость! Мы уже неделю обсуждаем это.

Они и впрямь говорили об этом, но я упорно отказывался слышать. Я знал, что катастрофа неминуема, так же как каждый знает, что когда-нибудь умрет, но думает про себя: «Еще не время расстраиваться. Подумаю об этом в свое время».

А время как раз приспело, и я был настолько потрясен, что не мог вымолвить ни слова, у меня перехватило дыхание. Отец все понял и ласково заговорил со мной:

– Ну что ты, сынок, что ты? Ты целых два месяца провел здесь на каникулах…

– Что уже само по себе чрезмерно! – прервал его дядя Жюль. – Будь ты президентом Французской республики, вряд ли у тебя было бы столько свободного времени!..

Этот хитроумный аргумент не произвел на меня особенного впечатления, поскольку я уже давно решил для себя: намечать столь высокую цель стоит только после прохождения воинской службы.

– К тому же, – добавил отец, – впереди у тебя учебный год, которому предстоит сыграть значительную роль в твоей жизни; не забудь, что в июле тебе сдавать конкурс на получение государственной стипендии, без чего ты не сможешь поступить в лицей.

– Ты знаешь, как это важно! – вмешалась мать. – Ты постоянно твердишь, что хочешь стать миллионером. Если ты не поступишь в лицей, то никогда им не станешь!

Она твердо верила в то, что богатство является своего рода премией, непременно в конце концов венчающей усердие и большие знания.

– К тому же, – подхватил дядя, – в лицее ты будешь изучать латинский язык и, даю тебе слово, придешь от него в восторг! Я, например, даже во время каникул удовольствия ради занимался латинским языком.

Эти странные речи, имеющие отношение к каким-то будущим далеким временам, ничуть не затмевали трагическую реальность: каникулы кончились. Я почувствовал, как у меня задрожал подбородок.

– Надеюсь, ты не собрался заплакать? – проговорил отец.

Я тоже надеялся и сделал над собой огромное усилие, какое делает команч, привязанный к столбу пыток; мое отчаяние превратилось в бунт, и я перешел в наступление:

– Вообще-то, это ваши дела. Но меня прежде всего беспокоит другое – маме никак не осилить пешком дорогу до Ла-Барас.

– Раз это тебя так беспокоит, – парировал отец, – вот что я скажу тебе. В воскресенье утром, как ты только что услышал из уст дяди Жюля, женщины с детьми сядут в повозку Франсуа, и он довезет их до Ла-Трей, а там уже мы воспользуемся омнибусом.

– Каким омнибусом?

– Тем, что курсирует по воскресеньям, он доставит нас до остановки трамвая в Ла-Барас.

Упоминание о воскресном омнибусе, который мы никогда еще не видели, подтвердило наличие тщательно разработанного плана на случай отъезда: они все предусмотрели.

– А смоквы, что будет со смоквами? – выпалил я.

– Какие смоквы?

– Ну те, что на смоковнице, на нашей террасе. На дереве их еще добрая половина осталась, и созреют они только через неделю. Кому они достанутся?

– Может быть, и нам, если мы вернемся сюда через полтора месяца и проведем здесь осенние каникулы. Это как раз на праздник Всех Святых.

– Да с воробьями, певчими дроздами и дровосеками не останется ни одной! А как с бутылками вина в погребе, неужели оно пропадет?

– Напротив, – возразил дядя, – чем старше вино, тем лучше.

Это победное дядино утверждение охладило мой пыл, и я немедленно изменил тактику.

– Пусть так, – согласился я, – а об огороде вы подумали? Папа посадил помидоры, а мы еще ни одного не съели! А как с ростками лука-порея? Они не больше моего мизинца!

– Я, может быть, ошибся в своих расчетах, – смиренно признался отец, – но в этом прежде всего виновата засуха. До сегодняшнего дня не было ни одного дождя.

– Ну так с сегодняшнего дня дожди зарядят, и все это вырастет до огромных размеров! И все зря?!

– Успокойся, – ответил отец. – Мы с огромным удовольствием сами съедим эти овощи дома в Марселе, ведь Франсуа обещал мне ухаживать за ними, а когда станет приезжать на рынок, то будет привозить их нам целыми корзинами!

Я выдумывал тысячу самых нелепых предлогов, стараясь доказать, что столь резкий отъезд неосуществим, как будто было возможно отложить начало учебного года. И сам же чувствовал, насколько никудышны мои доводы; мной уже овладевало отчаяние, как вдруг у меня появилась гениальная идея…

– Я прекрасно знаю, что надо учиться, и мне даже хочется в школу, – начал я.

– В добрый час! – обрадовался дядя Жюль, поднимаясь из-за стола.

– Наконец ты начинаешь здраво рассуждать! – вторил ему отец.

– Но я думаю, – продолжил я, – что городской воздух маме не полезен, даже вреден. Ты сам так сказал. Да, да, сказал. Смотри, как она здесь похорошела! И сестричка тоже. Теперь она умеет лазить по деревьям и кидать камни! Значит, надо следовать примеру дяди Жюля!

– А при чем здесь дядя Жюль?

– Ну, он ведь почти каждый день ездит в Марсель на своем велосипеде. Утром туда, вечером обратно! Пусть он одолжит тебе свой велосипед, меня можно усадить на руль или возить на спине. А мама с сестренкой и Полем останутся здесь. Во-первых, в школе Поль ничего не делает, только сидит за партой. Во-вторых, ты сам видел, как он только что плакал! А если повезти его в город, он будет плакать не переставая! Я же знаю, какой он, наш Поль…

– Пожалуй, неплохая идея, но теперь уже поздно. Завтра поговорим. Утро вечера мудренее, – постановил отец, вставая из-за стола.