Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Жадов замер, растерялся, свёл брови, потешно замотал головой.
— На свободе? Как так?
— Да вот так, — хладнокровно сказала Ирина Ивановна. — Я выяснили по спискам имена задержанных, составила соответствующий приказ, подписала его у товарища Благоева. Отправила с нарочным. Невиновных освободили. Вернули ли им изъятое? — надеюсь. Но, знаешь ли, по нынешним временам и что отпустили уже много.
— Это хорошо… — комиссар, казалось, был изрядно сбит с толку. — Только… только ты-то смогла двоих выручить…
— Троих, — Ирина Ивановна оставалась невозмутима.
— Ну хорошо, троих. А сколько ещё сидеть осталось?
— Много. Вот потому-то, милый Миша, мы и должны оставаться на своих местах — чтобы революционное правосознание не обернулось кровавой вакханалией.
— Ваха… чем?
— Беспределом, как блатные говорят. Настоящий саботаж ведь есть? — есть. Чиновники на работу не выходят? — далеко не все, но существенное число. Их кто-то организует? — да. «Бывших», что старые порядки вернуть хотят, в городе хватает? — тоже да. Только ведь вчера товарища Вреденского ранили, начальника отдела — не слыхал разве?
— Как не слыхать… — криво ухмыльнулся комиссар. — Только Вреденского этого я бы сам расстрелял. За опорочивание дела великой революции. Он взятки берёт, я знаю. Собирает с тех самых «бывших» золотишко, другие ценности — и переправляет через финскую границу. Которая тоже, я вам скажу, невесть зачем…
— Миша! — Ирина Ивановна строго подняла палец. — Нам необходимы союзники, и потому…
— Да-да! — перебил Жадов. — Поэтому Эстляндию с Лифляндией немцам отдаём, независимость Польши признали, чухонцев тоже… Был наш город Выборг— теперь Виипури какой-то, сказать стыдно!..
— Товарищ Благоев говорит…
— Да знаю я, что он говорит! Что всё это сугубо временно, не имеет особого значения, а после мировой революции все границы вообще исчезнут, ибо останется только земшарная республика Советов. Вот только и в Польше, и в Финляндии у наших что-то не слишком получается, да и «наших-то», считай, не осталось, какие были — к нам сбежали, а остальные буржуазии предались, какие-то «конституции» мутят, с «правом собственности»…
— Право собственности и у нас оставили. Забыл? Под рабочим контролем если, хозяин предприятия может…
— У нас это временно, — не сдавался Жадов, — а у них постоянно! И вообще… на юг царь бывший воду мутит, сторонников собирает, контрреволюцию готовит, а у нас теток из «бывших» потрошат, хуже блатных, честное слово!
— С бывшим царем разберутся, Миша, без нас. Сам знаешь, сколько войск туда отправили. Что-то ты только и знаешь, что ворчать. Ну, ровно товарищ Троцкий, когда товарищ Благоев его идеи отвергает. Что с «военным коммунизмом», что с «трудовыми армиями»…
— «Военный коммунизм» товарищ Ленин предложил, — поправил справедливый комиссар.
— Только как самую общую идею, а Лев Давидович развил.
— Ну, а что там было не так? Торговлю запретить, деньги отменить, работать всем за идею, «кто не работает — тот не ест», таким пайка не давать…
— И что это была б за жизнь? — фыркнула Ирина Ивановна. — Человека, Миша, к новой жизни готовить надо. Непросто от «своего» отказываться. Да и ни к чему это сейчас, врагам нашим давать повод. Вон как хорошо получилось со «свободными ценами»!
— Угу, только к ним и не подступишься…
— Кому надо — подступаются. Ценные вещи государству сдают, чеки именные получают. А хватает и тех, кто зарабатывает.
— Ну да, те же буржуи… Как при царе сладко ели, мягко спали, так и сейчас…
— Всё, Миша, хватит! — Ирина Ивановна аж прихлопнула ладонями по столешнице. — Хватит ныть! Дело надо делать. В следственных материалах полный бардак, прости, Господи! Пишут невесть что! Никаких понятий о процессуальной дисциплине!.. а так нельзя, у нас жизни людские на кону, революция невинных карать не может, ибо чем она тогда от кровавого царского режима отличается?
Кто знает, куда свернул бы их спор, если бы в дверь не затарабанили. Быстро, резко, нетерпеливо.
Жадов привычно положил руку на кобуру.
— Вы чего тут мешкаете, товарищи?! — влетел через порог тощий товарищ Апфельберг. Он приоделся, костюм дорогой, из лучшей ткани, чуть не по фигуре — явно не на заказ строено, а просто где-то «реквизировано». — Товарищ Благоев вызывает! Всех!
— Идём, идём, — Ирина Ивановна поднялась. Взяла неизменный ридикюль.
…В кабинете Благомира Благоева было тепло, горел камин, окна задёрнуты тяжёлыми бархатными шторами. Судя по ширме, отгораживавшей часть помещения, здесь глава ВЧК и ночевал.
Явился глава экономического отдела тов. Урицкий, начальник отдела оперативного, бывший царский сатрап, а ныне — скромный борец с бандитизмом и уголовщиной тов. Войковский, сидел на стуле у стены неприметный человечек со стёртым лицом, словно над ним как следует поработали ластиком: худой, с зачёсаными назад волосами и усиками над верхней губой, словно там провели гуталином.
Товарищ Генрих Григорьевич (он же Генах Гершенович) Ягода. Особый отдел ВЧК.
Яков Апфельберг, некогда модный столичный журналист, а теперь — глава отдела печати.
И Михаил Жадов с Ириной Шульц — заместители самого товарища Благоева по военно-политическому отделу.
У стены накрыт был чайных столик с самоваром, лежали тонко нарезанные колбаса, балык, буженина, вазочка с колотым сахаром, розетки с вареньем, калачи, маковые булочки — словно тут не суровый глава всесильной Комиссии, а кумушка, любительница почаевничать.
Глава V.2
— Наливайте чай, товарищи, не стесняйтесь, — Благоев встретил их стоя, возле огромного письменного стола, точно собирался на него запрыгнуть для произнесения патетической речи. — Разговор нам предстоит серьёзный.
— Мы всё внимание, товарищ председатель, — Войковский улыбался угодливо, надо понимать, по старорежимной привычке.
— Что случилось, Благомир Тодорович? — Яша Апфельберг по старой газетной привычке движением фокусника извлёк из-за пазухи блокнот с карандашом.
— Лев Давидович и Владимир Ильич, поддержанные большинством в политбюро ЦК, высказали некоторые соображения по текущему моменту, — Благоев говорил легко, словно речь шла о последней эскападе модного футуриста Маяковского. — Заявив о недовольстве петербургского пролетариата, как они выразились, «сохранением буржуазии как класса», ими выдвинуто требование «перевода страны на подлинно революционные рельсы».
— Что это значит, Благомир Тодорович?
— Не надо записывать, Яша, не стоит. Это значит, что ЦК и совнарком будут продвигать идею «военного коммунизма».
— А-а… — Апфельберг заметно погрустнел.
— Да-да, дорогой Яков. Всяческие буржуазные излишества типа вашей любимой «Вены» на Гороховой, по мнению наших товарищей из ЦК, должны исчезнуть из нашей жизни. Вместе с частной торговлей, денежным обращением и тому подобными мелочами.
— Но как же…
— Товарищ Яша! Мы не теоретики, мы — практики революции, — строго перебил Благоев. — Оставим высокие материи Льву Давидовичу, Владимиру Ильичу да Григорию Евсеевичу со Львом Борисовичем[18]. Сейчас можно лишь с уверенностью сказать, что шаги эти приведут к хозяйственной разрухе, дадут весомые козыри в руки наших