ничего!

Тут она, правда, вспомнила, что Игорь, обычно блестяще и подробно отвечавший на уроках истории, получая «5+» и благодарности, про революцию и гражданскую войну — ни гу-гу, сидел, глядя в парту, тише воды ниже травы.

Теперь она поняла, почему.

— А… а вы, бабушка, вы с ними были? С дроздовами?

— Нет, милая. Мы с Николаем Михайловичем раньше из Ростова ушли, с последними добровольцами. Ледяной поход; не слыхала небось?

Юлька только помотала головой.

Мария Владимировна и Николай Михайлович переглянулись.

А потом бабушка, поднявшись, подошла к Юльке, погладила по голове.

— Милая моя, хорошая… правда — она вещь тяжкая. Когда думаешь одно, а говорить надо вслух совсем другое. У нас найдётся, что тебе почитать. Только помни, что об этом — никому, никогда, ни за что! Это ты понимаешь?

Юльке стало не по себе. Об этом в школе нет-нет, да и говорили, правда, шёпотом: что кто-то из старшеклассников принёс в класс нечто, под странным названием «самиздат», с какой-то ужасной клеветой, за что был вызван к директору и чуть ли не отчислен.

Но сейчас она себя пересилила. В конце концов, она же смотрела «Адъютанта его превосходительства»[16], там белые офицеры были очень даже ничего, совсем не такие страшные, как в книжках про революцию. Значит, можно про них читать, и даже ничего!

— Про Ледяной поход наш после поговорим, — властно сказала бабушка. — А пока бегите, бегите! Вот, Вадим с Наташей уже за окном маячат. Небось опять к себе звать, костёр палить, картошку печь?..

Интерлюдия 1.2

…Костёр они и впрямь палили, на соседнем участке, на краю глубокого заросшего оврага. И пекли картошку в золе; а потом ещё долго сидели на крыльце Игорьковой дачи, глядя на звёзды.

— Знаешь, я тебе завидую даже, — признался мальчишка, и Юлька невольно покраснела. — Ты эвон кто теперь! «Чувствующая»! Круто!

— Зыкинско, — согласилась Юлька. — Только… это, знаешь, всё равно что блондинка или брюнетка, или там рыжая. Какой уж родилась. Ну и что теперь, а? Как думаешь? Что с того, что я «чувствующая»?

Игорёк долго чесал затылок.

— Дед говорил — нет, ты сама, без машины, по потокам скакать не сможешь…

— А жалко, — вздохнула Юлька.

— Ничего не жалко! — строго сказал Игорёк. — Пропала бы ни за понюшку табаку! Провалилась бы в тартарары, а как обратно выбираться — не знала бы!

Он был прав, и Юлька невольно поёжилась.

— Ба говорит — по аналогиям можно понять, как машину усовершенствовать. Её же, как ни крути, заново строить тут надо.

— А есть ещё где-то? — жадно спросила Юлька, и тотчас прикусила язык. Конечно, расспрашивать про это было нельзя.

— Не знаю, — отвернулся Игорёк. — Дед и ба не говорят. Но должна быть. Ты же помнишь, что твой дядя Серёжа говорил. У него и тех, кто с ним точно есть. Наверное, и у деда и его команды тоже найдётся. Только нам про это говорить не надо! Как бы не вышло чего, — и он выразительно указал глазами наверх.

Юлька смутилась. Никогда они с мамой ничего не говорили «такого», чтобы «против страны». Она, Юлька, всегда была как все. С горящими глазами смотрела «Неуловимых мстителей», хохотала, когда Савелий Крамаров уморительнейше выдавал «А вдоль дороги мёртвые с косами стоять — и тишина!». Смеялась и над карикатурными беляками-эмигрантами, потешно лупившими друг друга в парижском кафе, выясняя, кто тут «настоящий император всероссийский», в новом, только что вышедшем фильме «Корона Российской империи или снова неуловимые»[17].

И вдруг ей стало стыдно.

— Игорёх, а этот ледяной поход… Ба твои и дед там были ведь, да?

— Были, — кивнул мальчишка. — Из Ростова через степь, через снег… и пяти тысяч штыков не набралось, хотя звались «армией»… И дошли до Екатеринодара…

— Это где?

— Краснодар теперь зовётся. Красных войск разбили — тьму! Побеждали вдесятеро сильнейшего, да, именно так! — Игорь разволновался, словно это он сам ходил через ледяные просторы Кубани.

— Да ну? — не поверила Юлька.

— А как ты думаешь? — Игорёк упёр руки в боки. — Думаешь, у Антона Ивановича…

— Это кто?

— Деникин! Антон Иванович Деникин! Думаешь, у него миллионы в армии были, когда он до Орла дошёл? Нет! Красных всегда больше было! Разутый, раздетый отряд, кто в чём из Ростова вышел — так и шагали!..

Юльке стало как-то не по себе. Её всегда учили, что беляков было видимо-невидимо, Антанта им помогала, снабжала всем необходимым, были они сыты, до зубов вооружены, в красивой форме (как она видела в кино), и только потому им, белякам, сперва что-то удавалось захватить. Но потом налетали красные конники, и белые разбегались в ужасе, бросая оружие и сдаваясь в плен.

— Я должна узнать! — вырвалось у Юльки.

— Узнаешь, — посулил Игорь. — Ба расскажет. Она медсестрой прошла — сперва так, а потом как раз с дроздовцами…

Мария Владимировна, словно услыхав, высунулась на крыльцо.

— Будет вам, полуночники, — пожурила она ласково. — Спать пора!

— А… а вы мне расскажете, про ледовый поход?! — выпалила Юлька.

— Расскажу, — бабушка враз сделалась очень серьёзной. — Всё расскажу, Юленька. Мало нас осталось, кто сам всё видел, а остальные… — она лишь махнула рукой. — Верят всякой белиберде.

— Историю пишут победители, — с донельзя важным видом обронил Игорёк. И гордо надулся.

Юлька хихикнула.

Они вошли в дом, Мария Владимировна заперла дверь. Из кабинета появился профессор, устало потирая глаза и держа очки в свободной руке.

— Николай Михайлович! А можно спросить? — сегодня выдался какой-то совершенно особенный день, Юлька набралась храбрости. — Про… про них.

Игоревы бабушка с дедом обменялись понимающими, хоть и несколько печальными взглядами.

— С ними всё хорошо, милая, — бабушка обняла Юльку за плечи. — Они уже дома, в своём мире, в своём времени…

Но отчего-то Юля Марии Владимировне не поверила.

Глава V.1

Петербург, ноябрь-декабрь 1914

Бывшая Дворцовая, а ныне — площадь Карла Маркса была заполнена народом — солдаты в шинелях, моряки в чёрных бушлатах, над плечами блестят штыки винтовок; обыватели в тёмных пальто. Есть и «бывшие» — относительно прилично одетая публика, правда, одежда их утратила лоск, изрядно грязна, перепачкана, кое-где прожжена и порвана. Они работали — убирали сваленные в беспорядке доски разобранных лесов, грузя их на подводы собранных тут ломовиков.

Вершину Александрийского столпа закрывало просторное серое полотно; у подножия поднималась украшенная кумачом трибуна, заботливо прикрытая специальным козырьком от мокрого снега.

Перед трибуной толпа густела, сжималась, напирала на цепь красноармейцев, державшей открытый проезд от только что переименованной Миллионной, ныне — улицы видного борца за свободу тов. Халтурина.

Народ переговаривался вполголоса, дымил цигарками — с табаком стало плоховато, хорошие папиросы