Вечером этого чудесного мартовского дня Линкольншир долго уговаривал Тресси вместе с ним съездить в город.

– Дитя мое, – сказал он, – это именно то, что тебе нужно.

Тресси, стряпавшая ужин для приисковых рабочих, выразительно пожала плечами и вздохнула.

– Да ведь мне и здесь хорошо. Совсем не хочется никуда ехать.

Англичанин воздел к небу костлявые ладони:

– Да знаю, знаю! Ты здесь совершенно счастлива – оттого-то, видно, молчишь целыми днями и почти ничего не ешь. Стала похожа на ходячий скелет! Что тебе сейчас нужно, так это женское общество и поход за покупками. Бьюсь об заклад, что с жалованья ты скопила недурную сумму – на что же тебе здесь тратиться?

Тресси от души рассмеялась и шутливо подняла руки:

– Ну хорошо, сдаюсь! Я поеду с тобой в город. Все, что угодно, только хватит заговаривать мне зубы! Точно так же вел себя отец, когда я получала выволочку за свои проказы и злилась, что меня наказали… Нет, правда, Джарред, со мной все в порядке. Просто мне так трудно, так тяжело свыкнуться… – Тресси оборвала себя на полуслове, не в силах заговорить о Калебе. Крохотное мертвое тельце до сих пор лежало на холоде, под складским навесом, всего в полусотне ярдов от того места, где она беседовала с Линкольнширом.

Как же нестерпимо было знать, что смугленький улыбчивый кроха, которого Тресси полюбила всем сердцем, отныне навеки для нее потерян. Никогда не суждено ей услышать его звонкий смех, увидеть, как он впервые встанет на ножки, как сделает первый шаг и скажет первое слово, как назовет ее мамой. Очень скоро промороженная земля оттает, и тогда Тресси уже насовсем простится с малышом, который так и не станет взрослым. С первой же оттепелью в Вирджинии похоронят всех, кто не сумел пережить эту суровую зиму. Девушка утешала себя, воображая, как маленький Калеб и ее дорогая мама бродят по цветущим лугам, согретые вечным солнцем недоступного живым края. Быть может, когда-нибудь и она присоединится к ним.

Линкольншир, конечно, прав – ей нужно развеяться; правда, Тресси не была уверена, что поездка в город окажется таким уж целительным средством. Даже теперь, когда прошло столько времени, она все еще порой мечтала, что в один прекрасный день на вершину горы поднимется Рид Бэннон и, сияя черными глазами, заключит ее в крепкие объятия, поцелуями прогонит тоску, состраданием облегчит горе и увезет ее далеко-далеко, подальше от места, где рассыпались в прах ее мечты. Одна лишь память о Риде помогла Тресси выжить в страшные дни после смерти Калеба. Она уже оставила мысли о мести собственному отцу. Страдания настолько сильно изменили ее, что теперь она даже не знала, сумеет ли вообще припомнить его лицо.

Все же Тресси сделала еще одну, слабую попытку увильнуть от поездки в город.

– Иногда меня навещает Мэгги, – не слишком уверенно возразила она. – Она хороший друг. И к тому же скоро из Сент-Луиса вернется Роза, так что лучше я останусь здесь и приготовлю ужин.

Ликольншир, однако, оставался неумолим. В нем проснулось упрямство, а когда в англичанине просыпалось упрямство, сладить с ним было просто невозможно. Этот человек всегда добивался своего, при этом даже не повышая голоса. Всякий рад был услужить ему. Тресси хорошо понимала, почему Роза без ума от этого долговязого иностранца с его странным акцентом и непреклонной властностью.

Между тем предмет ее размышлений облокотился на пустой бочонок, задумчиво жуя кончик серной спички.

– Дитя мое, а не подумываешь ли ты о том, чтобы подыскать себе хорошего мужа? В этих краях полным-полно мужчин, которые наизнанку вывернутся, лишь бы заполучить такую женушку. Что они здесь видят, в конце концов – одних продажных девиц, как эта Мэгги, а ведь хочется им совсем другого. Тресси, разом вскипев, круто обернулась к нему.

– Значит, ты и о Розе такого же мнения?!

Быть может, только она одна и знала, как сильно любит Роза этого заносчивого англичанина. Уж сам-то Джарред явно не имел на сей счет никакого понятия. А если и знал – разве это мешало ему бесстыдно пользоваться беззаветной Розиной преданностью? В Лондоне у него остались жена и две дочери, и Джарред Линкольншир отнюдь не собирался покидать их ради какой-то там продажной женщины. И почему только Роза сама этого не понимает?

Линкольншир вперил в Тресси неподвижный взгляд светлых глаз.

– Да что ты, собственно, знаешь о нас с Розой? Как бы мы ни поступали, это наше с ней личное дело. Она работает, я плачу, а все это не твоя печаль. – Джарред на минуту смолк, водя носком сапога по седому от инея полу, потом прибавил, уже мягче: – С ума мы, что ли, сошли – ссориться из-за этаких пустяков? Скажи-ка лучше, что ты готовишь на ужин?

Тресси чуть было не крикнула ему, чтоб не смел называть пустяком Розу Ланг и ее чувства, но вовремя прикусила язык и торопливо принялась помешивать кипящее на небольшом огне варево.

– Жаркое из оленины, что же еще? – отозвалась она и украдкой, искоса глянула на Линкольншира. Неужели он скучает по белокурой красавице Розе только оттого, что некому ублажить его в постели? Или же его речи служат дымовой завесой? Тресси очень хотелось верить, что для Розы нашлось местечко не только в постели, но и в сердце Джарреда, но кому, как не ей, знать, что мужчины непостоянны в своих страстях.

– Что же, поищем в городе, нельзя ли чем пополнить наши припасы. Людям уже осточертело питаться одной олениной. Возьму с собой четверть оленьей туши – может, удастся обменять на копченую свинину.

С этими словами Линкольншир неторопливо выпрямился во весь свой гигантский рост, хлопнул ладонями по ляжкам и добавил:

– Утром, после завтрака, будь готова к отъезду. Остатки жаркого пойдут на обед – только добавь в него побольше воды.

Наутро Тресси управилась с работой быстрее обычного. Если вчера она всячески отнекивалась от поездки, то сегодня неожиданно обнаружила, что ждет этого события с радостным нетерпением. Должно быть, причина этому – перемена погоды. Кто бы не обрадовался случаю удрать из-под сумрачного навеса на волю, где так ярко светит солнышко?

Когда появился Линкольншир, Тресси набросила на голову черную шерстяную шаль и пошла за ним к коляске. Джарред галантно помог ей устроиться на сиденье, закутал в бизоньи шкуры, и они отправились в недолгое путешествие – вниз по склону горы, к городским соблазнам.

Хитроумный англичанин еще в начале зимы приказал двоим рабочим смастерить для коляски пару крепких лыж. Новшество оказалось удачным, и вскоре такими же санями обзавелись и некоторые горожане. Совсем скоро сойдет снег, и тогда лыжи снова сменятся нарядными красно-черными колесами.

Угревшись под шкурами, Тресси любовалась ослепительным сверканием снега и льда. Величественные пики гор, окаймленные по краям могучими соснами, представляли собой незабываемое зрелище, и она хотела насладиться им сполна. И как только мог господь, создавший такое чудо, умертвить крохотного младенца прежде, чем тот успел вдоволь налюбоваться красотой этого мира?