Голоса приближаются к кабинету. Как Расмуссен мог так быстро закончить пресс-конференцию? Смотрю на часы: прошло всего лишь пять минут. Конференция не могла закончиться. Силюсь найти хоть какое-нибудь объяснение, но безуспешно.

Может, они просто пройдут мимо. Кто угодно может гулять по коридору, я сама в этом убедилась. Сердце постепенно начинает отпускать. Вряд ли кому-то понадобилось зайти в кабинет Расмуссена.

Если только это не сам Расмуссен. Но ведь он должен быть на конференции? Разве нет?

И вот один из голосов слышится совсем близко. Мужской голос.

— Вот и кабинет, — произносит он, — прямо по коридору. Проходите. Телефон на столе.

Кругом темным-темно. Широко раскрываю глаза, но вокруг только темнота. И это отлично. Прижимаю к груди сумку, в которой лежит украденная Библия, а сама изо всех сил прижимаюсь к стенке. На мгновение закрываю глаза, пытаясь опомниться после этой чудовищной оплошности. Как я вообще здесь оказалась?

Нажала нужную кнопку, отвечаю я себе. Когда во время нашего интервью Расмуссен дотронулся до чего-то с нижней стороны столешницы, у него за спиной открылся потайной шкаф, встроенный в стену. Оттуда он взял спортивную куртку, которую надел для съемки. Вот я и решила, что это мой последний шанс спрятаться от тех, кто заходил в кабинет.

Конечно, если Расмуссен вернется и решит повесить пиджак в шкаф, то вряд ли мне удастся вразумительно объяснить свое положение. Борясь со страхом, пытаюсь хотя бы найти точку опоры. Шкаф как будто бы забит кучей колючих пиджаков, а пахнет в нем ботинками для гольфа и лосьоном после бритья. Шикарно. Если меня стошнит, они определенно догадаются о моем присутствии.

Но что хуже всего, в комнате теперь уже по крайней мере три человека. Силюсь расслышать хоть что-нибудь из их разговора и различаю среди голосов два мужских и один женский. Всего их трое. Наверное. Ведь в кабинете могут находиться и еще люди, только они молчат. И сейчас, например, приближаются к столу Расмуссена, чтобы нажать волшебную кнопочку и застукать непрошеную гостью в главном помещении офиса. Гостью, которая в скором времени лет на восемь-десять поселится в женской исправительной колонии.

Но голоса не приближаются, зато время от времени у меня получается различить некоторые слова. Сделав самый тихий в истории человечества вдох, осторожно ставлю на пол сумку благочестивой христианки и прижимаюсь ухом к дверце шкафа.

Что-то там «…нажать «девять»» — слышится мне. Голос женский.

Что-то там «…номер»? Это уже мужской голос, и голос недостаточно властный для Расмуссена. Значит, женщина и неизвестный тип.

Потом до меня доносится голос другого мужчины: что-то там «…да успокойтесь».

Это тоже не Расмуссен. Женщина и два неизвестных типа. В кабинете Расмуссена. Что они тут делают?

Нервно кусая нижнюю губу, пытаюсь подключить все слуховые рецепторы, чтобы разобрать, что они там говорят. Хотя, возможно, это и не важно.

— Это мы. — Снова женщина. Возможно, она повернулась лицом ко мне, потому что теперь я четко различаю ее голос. Похоже, она говорит по телефону. — Мы получили твое сообщение. Что там у тебя случилось?

Несмотря на предобморочное состояние, у меня в голове проскальзывает воспоминание. Я слышала этот голос раньше. Закрываю глаза — хотя в кромешной тьме это не меняет картины, но так я надеюсь сосредоточить слух. Кто же в этой чертовой комнате?

Прикладываю все усилия для того, чтобы расслышать разговор, и даже на минуту забываю, что отсиживаюсь в потайном шкафу директора и прячу в сумке украденную у него книгу. А вспомнив об этом, я вспоминаю кое о чем еще. Усиленно щурюсь и во все стороны вращаю запястьем, но бесполезно. Не могу разглядеть стрелки часов. А значит, понятия не имею о том, сколько времени осталось до окончания конференции и до возвращения Расмуссена в кабинет.

Как только Расмуссен подойдет к столу, он сразу обнаружит пропажу Библии. Задерживаю дыхание — а то вдруг кто-нибудь услышит, как я дышу. Но затем решаю, что все же лучше мне дышать, чтобы не закашляться, но только тихо.

Как вообще крутые парни из кино прячутся в шкафах? Передвигаю ступни подальше от дверцы, вспомнив о том, что герои так обычно и попадаются — сквозь нижнюю щель замечают их обувь. «Чья это была мысль?» — спрашивает мой здравый смысл.

Снова слышу женский голос.

— Послушай, — говорит женщина и, похоже, подходит ближе к шкафу. — Все будет в порядке. Не нервничай. Мы тебе позвоним, когда все закончится. Подожди-ка секунду.

Подождать? Зачем она просит подождать? Может, она заметила мои ноги? Сжимаюсь всем телом, ожидая вспышки люминесцентной лампы, которая ознаменует мое разоблачение.

Но вместо этого женский голос, по-видимому, обращается к тем, кто в комнате.

— Я же сказала, все нормально, — произносит женщина. — Вы оба можете подождать меня у машины.

Молчание, затем что-то невнятное.

— Ладно, идите, — опять говорит женщина. И, очевидно, снова обращается к собеседнику в трубке: — Мартин говорит: «Остынь». Что бы это ни значило. — Женский голос немного смягчается. — Мы скоро увидимся, детка. Обещаю. Ну все, до встречи, целую.

Этот голос так чертовски знаком. Я точно слышала его раньше. И разговаривала с этим человеком. И тогда она тоже показалась мне противной. Таращу глаза в темноте — хотя, конечно, все равно ничего не видно. Зато вспоминаю. Это же Андреа Гримс Браун, злая ведьма из корпорации, которая угрожала мне на похоронах Мэка Бриггса. Готова поспорить, два других типа — ее узколобые приспешники с похорон. И что они забыли в кабинете Уэса Расмуссена?

Возможно, я принимаю желаемое за действительное, но, по-моему, трубку поставили обратно на базу. Уходите, уходите, беззвучно повторяю я. Уходите, уходите, уходите. Быть может, неведомые высшие силы, которые всегда спасали задницу Нэнси Дрю в таких положениях, немного потрудятся и для меня.

Считаю до шестидесяти. И еще раз. Из комнаты ни звука. Снова считаю. Шестьдесят. Ничего не слышно.

Ладно, Чарли, а теперь вопрос дня. Открывать ли дверь? Или нет?

Теперь мне уже плевать, кто меня заметит. Семеню так быстро, как только могу, — прочь из кабинета, прямо по коридору, к лифту. Прижимая к груди сумку с похищенной Библией. Стараюсь стереть с лица выражение вины за проникновение на чужую территорию и воровство. А вдруг, как только я доберусь до двери, поднимется страшный крик, как в магазинах, когда посетители пытаются протащить что-нибудь через металлодетектор? Вдруг на посту охраны мне скрутят руки и попросят осмотреть сумку? Свои права я знаю. Я прекрасно их помню. Нельзя разрешать никому рыться в моих вещах. На это нужен ордер. Я могу потребовать адвоката. И хранить молчание до его приезда. — Чарли? — слышу за спиной мужской голос. — Какого черта ты тут делаешь?

Кровь стремительно отливает от лица; медленно оборачиваюсь, готовясь встретиться с захватчиком лицом к лицу.