В течение некоторого времени они играли в игры, обменивались улыбками, жестами и звуками, и в итоге они привыкли видеть, как другое лицо реагирует на то, что они делают. Теперь игровой мир становится все более сложным и способствует дальнейшему развитию как эмпатии, так и взаимности.

Значимая работа Дональда Винникотта, посвященная игре, не является экспериментальной психологией в ее самом традиционном смысле: Винникотт был психоаналитиком и педиатром. Но тем не менее он был удивительно прозорливым человеком, имел больший опыт, а его эмпатичному пониманию мира маленьких детей не было равных. Поэтому нет необходимости соглашаться с конкретной психоаналитической концепцией или психоанализом вообще, чтобы использовать его вклад вместе с экспериментальными данными. Как и психологи-экспериментаторы, Винникотт фокусируется на растущем осознании детьми полновесной реальности других людей и их развивающейся способности проявлять искреннюю заботу. И он проницательно связывает это с ролью игры в жизни детей.

В самом общем смысле Винникотт понимает игру как творческую деятельность, в которой человек занимает «потенциальное пространство», сферу нереального, наполненного историями, которые воплощают гипотетические возможности. В мире игры дети действительно обладают бóльшим контролем над событиями, чем в реальном мире, поскольку они сами придумывают сценарий. И последствия в игре не сравнимы по серьезности с теми последствиями от наших действий, которые имеют место в реальности, – такими, как одиночество, голод, разрушительная агрессия. По этим двум причинам игра представляет собой приятный способ исследовать мир человеческих возможностей. Фактически Винникотт распространяет то, что сказал Аристотель о трагедии, на игру: мы сталкиваемся (таким образом, что это доставляет нам удовольствие, а не приносит боль) с «такими вещами, которые могут случиться» в жизни человека, узнавая, таким образом, об общей природе человеческой жизни. Он подчеркивает, что важной частью того, что изучается в процессе игры, является реакция других людей: игра главным образом подразумевает разыгрывание ролей, что способствует развитию эмпатии.

Ранняя и самая важная форма игры включает в себя наиболее известную и влиятельную концепцию Винникотта, а именно – «переходный объект». Совсем маленьких младенцев может утешить только настоящий человек, который держит их на руках. Однако дети чуть постарше учатся успокаивать себя, выбирая мягкую игрушку или одеяло и наделяя их магическими свойствами, обеспечивающими безопасность. (Винникотт был убежден, что Чарльз Шульц, автор комикса «Мелочь пузатая», позаимствовал идею безопасного одеяла Лайнуса[242] из его работ; правда это или нет, но идея та же самая.) Цепляясь за этот объект, младенцы обретают способность самостоятельно успокаивать себя и таким образом постепенно отучают себя от необходимости рассматривать других людей как средство или как прислугу. Они также учатся экспериментировать с эмоциями, связанными с потерей и возвращением, когда роняют заветный предмет и находят его снова с радостным хихиканьем. По мере развития эмпатии дети придумывают рассказы, в которых главным героем является мягкая игрушка в виде животного, воображая чувства, которые испытывает это животное в ответ на различные ситуации. Иногда, например, придуманный страх или гнев мягкой игрушки становится для ребенка инструментом исследования своего собственного страха или гнева. Дети все еще в какой-то степени держат под контролем переходные объекты, но сам факт того, что они вложили что-то в некую внешнюю реальность, предполагает уступку: «Частичный отказ от всемогущества – это изначальная и весьма важная особенность»[243].

Постепенно мир игр становится богатым и поддерживающим ребенка, позволяя ему – как это просто, но совершенно точно выразил Винникотт – «играть в одиночестве в присутствии своей матери». То есть жить в мире, в котором другие могут быть заняты своими делами и нет необходимости постоянно подчинять их детским тревожным требованиям.

Но игра не всегда бывает одиночной. С одной стороны, игра помогает обогатить мир одиночества, создавая внутренние ресурсы; с другой стороны, она также обогащает мир межличностных отношений, поскольку родители и дети или дети между собой проигрывают различные роли и потенциальные сценарии, в процессе узнавая друг о друге и о будущих возможных сценариях.

Главная цель Винникотта – предположить, что все человеческие отношения связаны с игрой в раннем возрасте: способность быть одному в присутствии другого (не требуя постоянного рабского внимания); доверие к другому и готовность ослабить требование полного контроля в присутствии другого; способность соответствующе отреагировать на едва заметные сигналы; способность представлять себе, что другой намеревается сделать и что он чувствует. И действительно, в посмертно опубликованном исследовании «Удержание и интерпретация» он выдвигает тезис о том, что вся любовь – это форма «тонкого взаимодействия», которую его пациент, безэмоциональный молодой человек, впервые испытал в аналитических отношениях. Любовь означает многое, «но она должна включать в себя этот опыт тонкого взаимодействия, и тогда мы можем сказать, что вы любимы и любите в этой ситуации».

«Тонкое взаимодействие» тесно связано с готовностью отказаться от всемогущества. Пациент, которого Винникотт называет «Б», был воспитан тревожной матерью, которая считала, что ее муж требует от нее быть идеальным родителем. (Винникотт отмечает, что это значит, что в действительности она не любила своего мужа: она видела в нем требовательную властную фигуру, для которой ни один живой человек не был достаточно хорош.) Стресс от этого воображаемого требования заставил ее, в свою очередь, требовать совершенства от своего ребенка – она не желала признавать за ним ничего, что выдавало в нем настоящего младенца: плач, гнев, голод и т. д. Она также не могла с ним играть, потому что расслабленность и доверие были подорваны тревогой и желанием контролировать. Неудивительно, что ее ребенок сам стал неспособен к игре или спонтанности; он не мог успешно взаимодействовать с другими людьми, и все его поведение демонстрировало строгость и обезличенность[244].

Случай «Б» – это крайность, ошибка в ходе развития ребенка, которая встречается довольно редко, поскольку большинство родителей все же получают удовольствие от полноты существования своих детей. Винникотт любил подчеркивать этот факт, отчасти для того, чтобы убедить реальных родителей, что нет необходимости в совершенстве, чтобы тем самым облегчить их тревогу. Однако он также подчеркивал, что человеческая жизнь неотъемлемо сопряжена с тревогами и трудностями, и назвал это «присущей человеку трудностью в установлении контакта с внешней реальностью». Стремление к контролю и нежелание доверять постоянно встречаются в мире, который таит в себе всевозможные сюрпризы и в котором осознание собственной хрупкости и в конечном счете смертности придает новый смысл чувству отсутствия контроля по мере того, как жизнь продолжается. Поэтому развитие человека – это непрерывный процесс, и на каждом этапе требуются источники игры и воображения, чтобы укрепить доверие, взаимность и уважение к отдельному миру других людей.

В какие игры играют люди по мере взросления? Как Винникотт сообщает пациенту «Б», один из ответов – любовь. В самых успешных человеческих взаимоотношениях, будь то семейных, дружеских или эротических, есть элемент «тонкого взаимодействия». Но эти отношения также являются источниками стресса, и поэтому, по мнению Винникотта, важно иметь «потенциальное пространство», в котором можно сыграть роли и опробовать разные варианты развития событий без реального стресса в жизни: мир искусства и культуры. Поскольку «задача принятия реальности никогда не завершается, [и] ни один человек не свободен от напряжения, вызванного необходимостью соотносить внешнюю и внутреннюю реальность… облегчение этого напряжения обеспечивается промежуточной областью, которая не находится под угрозой. ‹…› Эта промежуточная область, наполненная удовольствиями, находится в непосредственной связи с игровой областью маленького ребенка, который «потерялся» в игре»[245]. И действительно если мы зададимся вопросом «Где мы находимся? Где мы живем?», то ответ заключается в том, что мы проводим большую часть нашей жизни в «потенциальном пространстве» воображаемых возможностей. Это «потенциальное пространство» не является ни частным внутренним опытом, ни чистой внешней реальностью: это то, что становится посредником между ними, «продукт опыта отдельного человека (младенца, ребенка, подростка, взрослого) в определенном контексте»[246]. Винникотт подчеркивает преемственность между детским игровым опытом и участием взрослых в культуре:

Как увидим далее, я имею в виду наслаждение очень утонченного взрослого человека жизнью или красотой, или абстрактным человеческим изобретением и в то же время творческий жест ребенка,