Пола Незоркофф неподвижно сидела в артистической уборной,закутавшись в свое горностаевое манто. В дверь постучали.

– Войдите.

Появилась заплаканная Элиз:

– Мадам, мадам, он умер! И...

– Да?

– Не знаю, как вам сказать, мадам... Там двое полицейскиххотят поговорить с вами.

– Я готова, – просто сказала Пола Незоркофф, вставая. Онарасстегнула и сняла с шеи жемчужное колье, вложив его в руку, машинальнопротянутую горничной. – Это вам, Элиз. Вы верно служили мне, а там, куда яотправляюсь, оно мне не понадобится. Я никогда уже не спою Тоску.

В дверях она на мгновение остановилась и бросила прощальныйвзгляд через плечо, чтобы запечатлеть в памяти и этот волнующий запах кулис, иэту уборную – святая святых артиста, олицетворявшую собой тридцать лет ееблистательной карьеры и ее последнюю ступень. Закрыв на мгновение глаза, онапрошептала последние слова другой оперы:

– Э финита ля комедиа! [3]