– Знаете, я лучшая Тоска в мире. А кто поет Скарпиа?Роскари?

– Да, и Эмиль Липпи.

– Что? – вскричала примадонна. – Липпи, этот мерзкийлягушонок? Я не буду петь с ним. Или я его искусаю, исцарапаю!

– Ну, ну, будет вам, – примирительно успокаивалразбушевавшуюся примадонну Коуэн.

– Он не поет, а лает, этот недоносок, уверяю вас!

– Ну ладно, там увидим...

Коуэн привык к таким сценам за много лет.

– А Каварадосси? – спросила Пола.

– Американский тенор Хинсдейл.

– Милый мальчик! И поет приятно.

– Вечером его заменит Баррер.

– Он артист, – великодушно сказала Пола. – Но Липпи я нехочу и ни за что не стану с ним петь!

– Положитесь на меня. – Коуэн кашлянул и взял в руки другуюбумагу. – Я устроил один концерт в «Альберт-Холле».

Незоркофф состроила недовольную гримаску.

– Знаю, знаю, – кивнул Коуэн, – но так принято.

– Петь в служебных помещениях всегда трудно.

– А вот кое-что особенное, – продолжал Коуэн. – Предложениеледи Растонбери. Она хочет видеть вас у себя.

– Растонбери? – Пола нахмурилась, будто что-то припоминая. –Я где-то видела это имя, только давно. Это, кажется, вилла или деревня!

– Маленький городок в Хотфордшире. Старинный феодальныйзамок со всеми полагающимися атрибутами – привидениями, семейными портретами,потайными лестницами и театральным залом. Лорд Растонбери купается в золоте инередко устраивает музыкальные вечера. Его жена предлагает дать оперу целиком.Желательно «Баттерфляй». Они готовы хорошо заплатить. Конечно, нужно будетдоговориться с «Ковент-Гарден», но вы получите поистине королевский гонорар. Идля рекламы это тоже очень хорошо.

– Реклама?! Мне?! – возмутилась Пола с безмерным презрением.

– Изобилие благ никогда еще никому не вредило, – философскизаметил Коуэн.

– Растонбери... – пробормотала певица. – Где же я?.. Где...

Она подбежала к другому столу, быстро перелисталаиллюстрированный журнал и вдруг застыла. После непривычно долгого молчания онабросила журнал на стол и медленно села. Лицо ее изменилось, на нем появилосьжесткое выражение.

– Устройте это, – сказала она. – Я, конечно, буду петь, нотолько при одном условии: «Тоску» – и ничто другое.

– Это будет довольно трудно, – пробормотал Коуэн. –Декорации «Тоски» на частной сцене...

– Я сказала – «Тоску».

Коуэн встал:

– Попробую договориться.

Пола тоже встала; казалось, она хотела смягчить, оправдатьсвое столь непреклонное решение.

– «Тоска» – моя лучшая роль, Коуэн. Никто и никогда не могсравниться со мной в ней.

– Это так, – согласился импресарио, – но Джерица тоже имелауспех в прошлом году. Почти такой же, как вы.

– Джерица?! – вскричала Пола, покраснев от негодования, ивыложила все, что думала об этой певице.

Но Коуэн знал ее манеру спорить и протестовать по каждомупустяку, поэтому пропустил это мимо ушей.

– Однако она поет «Висси д’Арт», лежа на животе.

– Ну и что же? Подумаешь, я тоже могу петь, лежа на спине иболтая ногами!

– Думаю, это никому не понравится, – возразил Коуэн,стараясь казаться серьезным.

– Никто не споет «Висси д’Арт» так, как я, – заявила Пола. –Я пою ее «монастырским» голосом, как меня учили добрые монахини много летназад... голосом ребенка из хора или... ангела. Безличным, чистым,бесстрастным...

– Я знаю, – сказал Коуэн с воодушевлением. – Вы бесподобны!

– Искусство в том и состоит, чтобы заплатить высокую ценустраданием, потом пройти через ожесточение и в результате завоевать возможностьвернуться назад, снова обретя утраченную чистоту сердца ребенка.

Коуэн с интересом взглянул на певицу. В ее глазах появилсястранный блеск, который заставил его внутренне содрогнуться от неясногопредчувствия. Она пробормотала:

– Наконец-то... после стольких лет!..

Леди Растонбери с успехом соединяла честолюбие аристократкис поистине артистическим вкусом. Ее муж, безразличный к тому и другому,предоставлял ей полную свободу действий. Это был крупный человексангвинического темперамента, которого интересовало в жизни только одно: еголошади. Он восхищался женой и считал себя достаточно богатым, чтобы позволятьей любые фантазии. Театральный зал в замке был устроен еще в прошлом веке дедомРастонбери и превратился со временем в любимое детище леди Растонбери, котораяустраивала там представления драм Ибсена, пьес современной школы, состоящихцеликом из разводов и наркотиков, а также поэтических фантазий в стиле кубизма.На представление «Тоски», объявление о котором произвело настоящую сенсацию,леди Растонбери пригласила весь цвет Лондона.

Мадам Незоркофф и ее труппа прибыли незадолго до завтрака.Молодой американский тенор Хинсдейл должен был петь Каварадосси, а Роскари, знаменитыйитальянский баритон, – Скарпиа. Расходы на спектакль были поистине огромными,но об этом, похоже, никто не беспокоился. Пола Незоркофф пребывала в отличномнастроении и выглядела очаровательной. Приятно удивленный, Коуэн молил небо,чтобы такое состояние певицы длилось как можно дольше.

Покончив с завтраком, компания отправилась в театральныйзал, где уже расположился оркестр под управлением Сэмюэля Риджа, одного излучших дирижеров Англии. Все выглядело великолепно, но, странное дело, мистераКоуэна все время снедало беспокойство.

«Слишком все это хорошо, поэтому долго так продолжаться неможет», – говорил он себе. Капризная мина на лице балованной кошечки непредвещала ничего радостного.

Продолжительный опыт театральной работы развил в нембезошибочное шестое чувство. И действительно, в семь часов вечера к немуприбежала взволнованная Элиз – горничная певицы.

– Мистер Коуэн, скорее! Идите скорее, пожалуйста!

– Что случилось? – встревоженно спросил Коуэн. – Мадам опятькапризничает? Так я и думал, ожидая чего-то подобного.

– Нет, нет, сэр! Не мадам. Синьор Роскари. Он болен, онумирает...

– Ну, вы, наверное, преувеличиваете, Элиз. Проводите меня кнему.