своей должности. «Мы, Гогенцоллерны, – как-то сказал он, – берем наши короны только от небес и отвечаем только перед небесами за обязанности, которые они на нас возлагают». Когда Леопольд II Бургундский отклонил предложение возродить герцогство Бургундское (и тем самым привести свою страну в германский лагерь), заявив, что ни кабинет, ни парламент не намерены его рассматривать, кайзер взорвался. Он заявил, что не уважает монарха, который чувствует себя ответственным перед министрами и депутатами, а не перед Господом Богом на небесах. В 1915 году стало ясно, что, хотя Виктор Эммануил не хочет, чтобы Италия становилась союзницей Антанты, его вынуждают на этот шаг политики.

Вильгельм сказал, что, когда дойдет до Судного дня, король не сможет уклониться от ответственности таким образом. Бог скажет ему: «Нет, мой дорогой, со мной это не пройдет. Кто сделал тебя королем? Министры? Парламент? Нет. Это я возвысил тебя, и потому ты отвечаешь только передо мной. Так что отправляйся в ад или, по крайней мере, в чистилище». В 1917 году, когда возник вопрос поиска германского принца для румынского трона, кайзер после обсуждения со своими дамами предложил своего младшего сына Иоахима. Тем, кто предположил, что у Иоахима нет всех необходимых качеств, он ответил: «Никакие качества на самом деле не нужны». Он сказал царю, что, в то время как французский президент и премьер-министр – опытные государственные деятели, они не принцы и не императоры, и я не могу поставить их рядом с вами, моей ровней, моим кузеном и моим другом».

Его мистическая вера в божественное руководство для коронованных особ нисколько не уменьшилась из-за того, что его лично никогда не короновали.

«Мне помогает идти по дороге, обозначенной для меня небесами, чувство ответственности перед Всевышним и мое твердое убеждение, что Господь, наш старый союзник при Росбахе и Денневице, который так много заботился о нашей родине и нашей династии, не покинет нас и сейчас.

Я подхожу к своей задаче так, чтобы, когда в конце концов предстану перед Высшим Судом, смог отвечать перед Богом и моим старым императором с чистой совестью. Я черпаю силу из тех же источников, что мой дед, для своих дел и великих достижений, и мой отец, для своих триумфов и печалей. Я намерен идти своим путем и добиваться цели, которую прошу всех принять близко к сердцу, потому что она может быть решающей для всего человечества. Ein’ feste Burg ist unser Gott[18], In hoc signo vinces[19].

У меня нет ни малейшего сомнения в том, что Господь всегда являет себя в созданном им человеческом образе. Он вдохнул свой дух в человека, дал ему часть себя самого, дал ему душу. С отеческой любовью и интересом следит он за развитием человеческого рода. Чтобы вести дальше и развивать человеческий род, он являет себя в лице того или другого великого философа, либо пастыря, либо короля, будь то у язычников, евреев или христиан. Такими избранниками были Моисей, Авраам, Карл Великий, Лютер, Шекспир, Гёте, Кант, император Вильгельм Великий. Удостоив их своей милости, он избрал этих людей для того, чтобы они на благо своих народов создали по его воле прекрасные и нетленные духовные ценности. Как часто мой дед настойчиво подчеркивал, что он лишь орудие в руках Господних. Дела великих людей являются дарами Божьими народам, чтобы последние с их помощью могли совершенствоваться и дальше находить себя на земле в запутанных и еще не исследованных явлениях мира».

В речи по случаю столетия со дня рождения своего деда кайзер выразил убеждение, что прежний император остался духом с ними и он определенно ночью нанес визит к знаменам, выставленным накануне в его бывшем дворце его преемником. Говорили даже, что Вильгельм назначил себя по этому случаю чрезвычайным адъютантом деда.

Линия, разделяющая чувство ответственности и религиозное откровение, должна быть тонкой, и Вильгельм не особенно внимательно следил за тем, чтобы не переступать ее. Политика тогда не была открыта для дискуссий и являлась делом, решаемым напрямую между ним и создателем при посредстве предков. Словно не замечая своей подверженности влиянию, кайзер любил изображать себя сильным человеком и наверняка согласился бы с капитаном Вентвортом[20], утверждавшим: тот, кто хочет быть счастливым, должен быть твердым.

«Воля короля – высший закон» (запись в книге посетителей Мюнхена).

«Есть только один человек, являющийся хозяином в этой империи, и я не потерплю никого другого».

«Я единоличный творец германской политики, и моя страна должна идти за мной, куда бы я ни пошел».

«Я смотрю на себя как на инструмент Всевышнего и иду своим путем, независимо от случайных мнений и взглядов».

«Осознав, что цель правильная, я буду идти к ней с несгибаемой решимостью, и никакое противодействие не заставит меня свернуть с избранного пути».

«Что говорит общественность, мне совершенно безразлично. Я принимаю решения согласно своим убеждениям и ожидаю от своих чиновников подходящей реакции на ошибочные идеи моих людей».

«Суверены ответственны перед Богом за благосостояние [sic] народов, доверенных нашим заботам, и потому наш долг – подробно и тщательно изучить происхождение и развитие общественного мнения, прежде чем позволить ему влиять на наши действия».

«Я никогда не читал конституцию и ничего о ней не знаю».

Теодор Рузвельт писал о нем следующее: «В глубине души [кайзер] точно знал, что он не является абсолютным сувереном. У него никогда не было шанса попробовать… наоборот, когда Германия приняла решение идти в данном направлении, он мог только стать во главе. Где-то внутри он это понимал и также знал, что этой весьма урезанной власти, которой он обладал, нет у подавляющего большинства его коллег-суверенов. Но вместе с подспудным пониманием реальных фактов шло любопытное умение заставить себя поверить, что каждый суверен действительно представляет свою страну в том смысле, который был верен два или три века назад».

Уинстон Черчилль предполагал, что сказала бы его свита, если бы он вел себя иначе: «У нас слабак на троне. Наш главнокомандующий пацифист. Неужели новую, старую Германскую империю с ее огромными и постоянно увеличивающимися силами возглавит президент союза юных христиан? Разве к этому стремились бессмертный Фридрих и великий Бисмарк?»

И действительно, в 1911 году подобные замечания отнюдь не были редкостью.

Верный своим традициям, Вильгельм привнес свою доктрину твердости и дисциплины во внутреннюю политику, преувеличив «кровь и железо» до грани абсурда:

«Солдат и армия, а не парламентские большинства и решения сплотили Германскую империю. Я верю в армию».

«Вы [рекруты] поклялись мне в верности. У вас только один враг, и это мой враг. При теперешней социальной неразберихе может случиться, что я прикажу вам стрелять в собственных родственников, братьев