Хелен Фарнэм считала, что так и должно быть. Она, впрочем, никогда не задавала лишних вопросов, но в данном случае все было ясно и не требовало дополнительных объяснений. Да, Мерри и впрямь села за книги, но ведь и семестр был трудным. И Хелен считала, что Мерри поступает правильно. Пришла пора проявить во всем блеске свои способности и стараться вовсю — учиться как можно лучше, как и подобает будущему абитуриенту колледжа. Это был последний семестр и им выставлялись оценки, которые будут фигурировать в документах, подаваемых при поступлении в колледж. Так что доводы Хелен, объясняющие перемену в Мерри, казались вполне логичными. Но только Мерри это совершенно не интересовало.

* * *

Ах, если бы он только не разорвал ее, а сохранил, и если бы она иногда могла доставать ее и смотреть на нее, все было бы по-другому. Она бы разглядывала, разглядывала ее и в конце концов ей удалось бы совладать со своими греховными помыслами. Но он уничтожил ее — и тем лишь упрочил ее неодолимую власть, ибо это уже был не просто клочок глянцевой бумаги, но образ, запечатленный в сознании. Мелиссе просто не повезло. Она не рискнула упрашивать его не рвать эту фотографию, чтобы нечаянно не выдать себя. Ибо если бы она чем-нибудь себя выдала, ему бы стало известно о ней слишком много. И раздумывая над этим, Мелисса понимала, что не смогла бы не позволить ему порвать ее и потом сжечь клочки в пепельнице. Когда Мередит привез эту фотографию из отеля на виллу, где они обычно проводили уикенды, она решила, что он хочет ее сохранить и спрятать куда-нибудь в укромное место. Это было бы вполне безопасно. Куда безопаснее, чем теперь, когда фотография хранится у нее в памяти. И она вспоминала об этой фотографии чаще, чем ей бы хотелось.

Она знала, почему. Из-за сходства между ними обоими, из-за феноменального сходства, которое было столь неприлично соблазнительным. Она вполне осознавала особенности собственной натуры и прекрасно понимала, что именно преображение мужского тела в девичье, отчего оно, это тело, обрело мягкость и нежность, округлилось, сделалось менее пугающим и более желанным, поразило ее воображение. Мередит ей нравился, она даже любила его. Мелисса вышла за него замуж, считая, что лучше уж быть разведенной дамой, чем незамужней. Это решало сразу множество проблем. Во-первых, она уже не была бы старой девой — ужасные два слова всегда резали ее слух. Так что если бы их брак оказался неудачным, все равно его нельзя было бы назвать бесполезным. Во-вторых, это был все-таки достойный брак, ибо, конечно же, его совсем не интересовали ее деньги, он не искал в этом браке никаких выгод, — чего она при мысли о возможном замужестве всегда опасалась. Да и вообще все выходило как нельзя лучше — лучше, чем она могла даже предположить, потому что они проводили вместе очень мало времени. Ему приходилось надолго уезжать на съемки, вести переговоры с представителями кинокомпаний, он обсуждал свои дела с компаньонами и адвокатами. Их союз совсем не был похож на те унылые браки, когда жене приходится то и дело менять ночную рубашку на фартук или наоборот. С ним было весело и легко, и он, как хороший друг, не стремился доминировать в их взаимоотношениях. И она уже начала думать, что так будет продолжаться долго, бесконечно. Но вот он получил эту фотографию, дурацкую любительскую фотографию Мерри.

Мелисса видела эту фотографию всего два раза, после чего он ее порвал и сжег, но она ей запомнилась, врезалась в память, словно гравюра на стали. И она впервые осознала, сколь много для нее значит эта фотография, лишь когда почувствовала отвращение к Мередиту оттого, что он ее сжег. Но это была фотография его дочери, и, разумеется, он имел полное право ее сжечь. Даже съесть, коли ему бы того захотелось. Но ведь это была и ее фотография. Он даже представить себе не мог, как важна для нее эта фотография. Именно потому, что она любила его, и потому, что ее жизнь с ним оказалась лучше, чем она ожидала, фотография его дочери, его двойника, его зеркального отражения, преследовала ее неотступно. Даже когда ей удавалось наконец забыть про нее, она вновь возникала перед ее мысленным взором — в самые неподходящие моменты. Однажды ночью, лежа с Мередитом в постели, она дотронулась до его щеки. На щеке была однодневная щетина: они провели прошлые два дня на яхте в Тирренском, море, и она с превеликим трудом поборола в себе чувство гадливости, вызванное у нее этой щетиной. Все мужчины такие волосатые, такие мускулистые, такие костистые и такие — щетинистые! И вдруг ей представилось изображение другого человека по имени Мередит, который очень напоминал этого и в каком-то смысле был им, но чье лицо имело более тонкие черты — словно это был химикат, полученный в результате многократной перегонки и очистки, — мягкие и шелковистые на ощупь, и это лицо вызывало неодолимую тягу.

Мелисса предложила Мередиту вернуться в Нью-Йорк чуть раньше обычного, может быть, даже в конце сентября.

— Дорогой, Нью-Йорк в это время еще безлюдный, весь город будет принадлежать нам, — уговаривала она.

— Нью-Йорк в сентябре? Безлюдный? Что-то не верится. Ты думаешь, он напоминает рыбацкую деревушку?

Мередит уверял, что даже в сентябре в Нью-Йорке полно народа. Но в конце концов он все же сказал «да» — они вернутся пораньше, и она убедится в его правоте.

* * *

Скорее всего, ее ждет полное разочарование. Она убеждала себя, что Мерри наверняка окажется одной из тех скучнейших американских девочек, которые не признают ничего, кроме витаминизированной пищи и молочных коктейлей, и чей интеллект и эмоциональность находятся на зачаточной стадии. Она даже лелеяла надежду, что Мерри как раз и окажется такой девочкой — ведь тогда можно будет с легким сердцем выбросить ее из головы избавиться от нее. И вовсе не важно, какая у нее внешность, не важно, насколько она привлекательна и похожа на отца, если, конечно, она и в самом деле sympathique[23]. Но что может быть интересного и привлекательного в семнадцатилетней девчонке! Женщины куда более рассудительны, чем мужчины, и их не так-то легко увлечь изящно вылепленным лицом, тонко очерченными скулами или бездонными глазами. Все эти прелести, разумеется, нельзя игнорировать, но они ведь не столь уж существенны. Привыкнув разглядывать себя в зеркале, женщина постепенно понимает, сколь малое значение имеет внешность, сколь неверно глаза выдают душу.

Мередиту опять надо было ехать в Калифорнию. Намечалось какое-то грандиозное, чрезвычайно запутанное предприятие со съемками в Испании, чтобы разморозить какие-то вклады в песетах, — что может быть тоскливее! Но речь шла об очень больших деньгах и предстояли долгие переговоры и расчеты. Мередит был страшно занят. И Мелисса, у которой возник недвусмысленный план относительно Мерри, была этому даже рада. Ее план заключался в том, что Мередит останется на уик-энд в городе, а Мерри приедет их навестить. И познакомится со своей новой мачехой. А потом он уедет в Голливуд. Ей бы вряд ли удалось так все хорошо устроить, даже если бы она хорошенько постаралась. С другой стороны, она все ломала себе голову, думая, что же будет делать с Мерри, если та вдруг окажется заурядной занудой. Ходить по магазинам? По гостям? Но в Нью-Йорке в это время нет никого, кто не слишком ей противен…