– Но ведь вечные наказания совершенно не соответствуют степени тяжести преступления.

– Это с одной стороны, – не согласилась Изабелла. – А с другой, учитывая, что наказывать станет бог, кара и должна быть неописуемой и запредельно ужасной. А что может быть страшнее, чем утрата небес и вечные муки ада?

И словно иголочка кольнула Сангре. С минуту он сидел, нахмурившись, а затем задумчиво протянул:

– Вечные муки, говоришь… А что, мудро, мудро. И опять же фамилия моя красноречивая, а Эспиноса, как испанец, прекрасно знает, что она переводится как «кровь»…

– Кабальеро заговорил о чем-то своем?

– Да нет, это я так, – отмахнулся он, оценивающе посмотрел на Изабеллу, покачал головой, перевел взгляд на Нерингу, разочарованно поморщился, и уставился на Загаду…

А на следующий вечер, привлеченный тихим плачем, раздававшимся из соседней подклети, инквизитор подкрался к широкой щели между бревнами и увидел молодую девушку. Кто она и в чем провинилась, фра Луиса не интересовало и, быстро продрогнув, он поплелся обратно к своим шкурам. Но через некоторое время плач усилился и более того, перерос в истошные крики и рыдания, перемежаемые низким утробным рычанием.

Эспиносу разобрало любопытство. Он вновь ринулся к щели и застыл, наблюдая страшную картину. Дон Педро, припав к горлу девушки, смачно причмокивая, высасывал из нее кровь. Та поначалу истошно кричала, но с каждой секундой ее крики становились все слабее, постепенно сменяясь слабыми стонами. Наконец она затихла.

Внезапно вампир насторожился и, оторвавшись от горла жертвы, с подозрением понюхал воздух и его зловещий взгляд впился в щель. Почуял! Монах торопливо отшатнулся от стены, но было поздно, ибо через несколько секунд инквизитор услышал, как проворачивается ключ в замке двери его подклети.

Вид вошедшего к Эспиносе Петра, благодаря косметическим трудам Изабеллы, был страшен: темные, почти черные круги под глазами, на губах свежая кровь, отчетливо видневшаяся и на выпиравших вперед зловещих клыках, и на подбородке. Пальцы рук заканчивались длинными уродливыми когтями.

– Ты все видел, – мрачно констатировал он, пристально глядя на перепуганно вжавшегося в дальний угол подклети монаха.

– Vade, Satana[33] – взвизгнул фра Луис, выставляя перед собой крест, ходивший ходуном в трясущейся монашеской руке. – Ne me spiritus malus! Maledictionem![34]

Увы, но распятие не пугало вампира, продолжавшего медленно приближаться к нему.

– Теперь тебе известно, отчего я представлюсь как дон Сангре, и ты знаешь мою страшную тайну… – констатировал Петр.

Видя, что ничего не действует, инквизитор, по-прежнему старательно размахивая крестом, истошно завопил:

– In nomine patris et filii et spiritus sancti…[35]

– Амэн, – с кривой ухмылкой на лице, не сулящей ничего доброго собеседнику, подытожил Сангре. – Глупец. Мне как очень старому вампиру, помнящему разрушение Рима и пляски диких гуннов на обломках Колизея, давно не страшен ни чеснок, ни свет солнца, а крест я последние сто лет сам ношу на груди. Правда, неосвященный, но никто этого не знает. И молитв твоих я не боюсь. Дабы они подействовали, надо не просто верить в их силу, но еще и иметь куда меньше грехов, чем у тебя. К тому же все они придуманы людьми, а истинная молитва, всегда слышимая всевышним, одна: «Бог, воздай мне по заслугам». Но вы, людишки, боитесь ее произнести.

Он пренебрежительно махнул рукой и, весело засмеявшись, осторожно погрозил пальцем с длинным крючковатым когтем. Осторожно, поскольку опасался, что коготь может отвалиться, но клей держал надежно.

Судя по тому, что Эспиноса мгновенно осекся, прекратив читать молитву, он явно поверил Сангре. Да и рука его с зажатым в ладони крестом беспомощно опустилась.

– Но я никогда никому не сказать… – стал поспешно уверять монах, в подтверждение истинности своих слов клянясь всеми святыми.

Петр терпеливо выслушал его, якобы пребывая в раздумье. Наконец он произнес:

– Обычно я не верю его лживым слугам. Твое счастье, что сейчас я… сыт. Ладно, пока поживи… Но если ты осмелишься встать на моем пути, то…

– Я знаю, смерть, – проблеял монах.

– И ты, стало быть, в рай. Не-ет, – мрачно ухмыльнулся Сангре. – Дьявол накажет меня за нового мученика. Лучше я сделаю тебя одним из… наших, вон, как… ее, – кивнул он на стену, отделяющую узилище монаха от соседней подклети.

Инквизитор вытаращил глаза от ужаса, хотел вновь поклясться, пообещать, что угодно, а если не поможет, то упасть в ноги, выпрашивая милость, но не успел.

– Не бойся, – усмехнулся Петр. – Пока мне выгоднее, чтоб ты оставался обычным человеком, ибо когда я сделаю тебя таким же, как я, век твой окажется недолог, быстро распознают. Но помни условие: неукоснительное послушание, иначе… – он поморщился от неприятного запаха, исходившего от монаха, и, чуточку отклонившись от своей мрачной роли, ворчливо заметил: – А наказать тебя за излишнее любопытство, экзорцист вонючий, придется…

Он вышел, но тут же в соседней подклети скрипнула дверь. Не удержавшись, фра Луис вновь заглянул в щель и увидел, как Петр, бесцеремонно подняв на руки бездыханную жертву, понес ее куда-то, очевидно вознамерившись спрятать тело.

А спустя полчаса за инквизитором пришли те самые палачи-людоеды, столь смачно пожиравшие человеческое мясо. Бесцеремонно ухватив монаха под руки, они куда-то поволокли его. Фра Луис, заподозрив недоброе, брыкался, сопротивлялся, взывал к милосердию, но людоеды были неумолимы, молча притащив его… Нет, даже не в пыточную. Судя по густому удушливому пару, смешанному с дымом, это было неким преддверием ада. Во всяком случае, таким это помещение показалось Эспиносе. Правда, ничего отрезать у него не стали, да и человечиной не кормили, но прутьями отхлестали в несколько заходов будь здоров, причем лупили в четыре руки и целыми пучками.

Когда они наконец оставили его в покое и даже, пару раз окатив холодной водой, позволили переодеться, полузадохнувшийся и нещадно избитый фра Луис сам не поверил, что ухитрился выжить. Удивительно, но рубцов от побоев у него на теле почему-то не осталось. Наверное, из-за того что палачи, торопясь выполнить приказ, схватили, что попало, и прутья на его счастье оказались с листьями. Как ни удивительно, инквизитору и спалось потом превосходно, но последнее – по всей видимости, дар божий за то, что он стойко перенес очередные тяжкие муки.

Правда, ужасы на этом не закончились, поскольку на следующую ночь в подклеть, где находился Эспиноса, принялась ломиться та самая служанка. Вид ее был ужасен. Бескровное лицо, кровавые губы, огромные когти… Поначалу она сладострастно шептала монаху сквозь щель в двери, чтобы он ее пригласил к себе, обещая несказанное наслаждение. Утомившись и поняв, что звать ее никто не собирается, она в лютой злобе принялась неистово драть когтями дверь. Неизвестно, чем бы все это закончилось, но внезапно подле подклети послышался голос Петра. Был он строгим и властным, и, повинуясь ему, она ушла.