Его разум буквально кипел, переключаясь с одного на другое без всякой видимой логики. Было бесполезно даже пытаться уследить за ходом его мыслей, но это было забавно». Бретуэйт даже не стал возражать, когда она заявила, что ему надо бы снять жилье поприличнее.

Примерно через месяц Бретуэйт представил Сирсу результаты своих трудов. Рукопись, которая ныне хранится в архивах Даремской библиотеки, примечательна сама по себе; она настолько неудобочитаема, что с первого взгляда вообще не поймешь, точно ли она написана по-английски. Многие слова представляют собой просто волнистые линии с вкраплениями вычурных завитушек на месте букв с «хвостиками». Ощущение получается странное: как будто пытаешься прочитать написанный нормальным почерком текст, глядя на него из окна мчащегося поезда. Спешка, в которой писалась книга, видна в каждой строчке. Многие фразы зачеркнуты, исправления втиснуты либо над строкой, либо под строкой. Эти примечания обычно более разборчивы, чем изначальные фразы. Возможно, нехватка места служила сдерживающим фактором. Многочисленные стрелки соединяют разные параграфы и/или страницы, примечания к переносам записаны на полях вертикально. Общее впечатление таково, что творческий, но беспорядочный ум пытается запечатлеть результаты своих размышлений, но ему не хватает терпения довести начатое до конца.

На следующий день Сирс вызвал Бретуэйта к себе в кабинет. Бретуэйт ожидал, что тот примется восхвалять его гениальность и предложит ему большой аванс. Но Сирс заявил, что редактор, которому он передал рукопись, говорит, что она совершенно нечитабельна. Бретуэйт разозлился. Его возмутило, что какой-то редактор так пренебрежительно отозвался о его работе и что Сирс отдал его рукопись кому-то из младших сотрудников и не соизволил прочесть ее сам. Сирс попытался его успокоить. Сказал, что, поскольку Бретуэйт ему симпатичен, он не смог бы быть объективным. В любом случае Бретуэйту придется отпечатать рукопись на машинке. После этого Сирс прочтет ее сам. Наверное, так действительно будет лучше. Позже, в частных беседах, он называл книгу Бретуэйта полной галиматьей, однако он был достаточно проницательным человеком и понимал, что психиатрия входит в массовую культуру и среди читателей наверняка будет спрос на подобные идеи. Ему не хотелось публиковать книгу под таким провокационным названием, но по этому вопросу, как и по другим предложениям редакторской правки, Бретуэйт был непреклонен. Книга вышла в марте 1961 года.

«Убей себя в себе» – типичный продукт своей эпохи, и не только в том смысле, что она отражает дух времени, но еще и потому, что была написана в такой спешке. Не следует заблуждаться: эта книга – сплошной сумбур и невнятица. Беспорядочная мешанина отрывков из диссертации Бретуэйта, размышлений о различных культурных явлениях и плохо замаскированных выпадов в адрес Лэйнга. Она изобилует необоснованными утверждениями и обобщениями, ее тезисы часто вторичны и местами вообще непонятны. Однако в лучших отрывках книга буквально кипит энергией, и талант Бретуэйта к созданию ярких и броских лозунгов окажется гораздо ценнее для его контркультурных читателей, чем какая-то мещанская интеллектуальная связность. В предисловии Бретуэйт пытается превратить недостатки своей работы в достоинства: «Мне предложили переписать некоторые отрывки из этой книги. Я отказался. Это означало бы самоцензуру и насильственное насаждение порядка, которого в принципе не существует. Это противоречило бы смыслу моей работы». И уж если на то пошло, полная «непроницаемость» некоторых отрывков лишь подтверждает гениальность автора.

Как пример можно взять знаменитый программный отрывок из первой главы. Бретуэйт отталкивается от идеи, что если мы собираемся говорить о человеческом «я», для начала надо дать четкое определение, что это такое. Однако он утверждает, что определение для «я» в принципе невозможно: «Я» не существует как вещь или материальный объект; и если оно существует вообще, то исключительно в виде проекции «я» (в книге много таких парадоксов). Далее идет утомительное обсуждение довольно туманного отрывка из «Болезни к смерти» Кьеркегора. «Я – это отношение, относящее себя к себе самому», – пишет Кьеркегор. Бретуэйт утверждает, что наше «я» состоит из постоянного диалога между двумя конкурирующими версиями этого «я». Одно существует здесь и сейчас, то есть в текущем моменте и больше нигде; другое сохраняется неизменным в течение долгого времени, в силу чего считается «истинным» [20]. Существующее в моменте малое «я» всегда подчиняется большому, вневременному «Я». Это последнее «Я» выступает в роли тирана, мешающего человеку полностью погрузиться в опыт внешнего мира и вызывающего у него чувство вины и отсутствия аутентичности. Кьеркегор определяет эту вину как отчаяние: «Желание избавиться от себя, такова формула всякого отчаяния». Обсуждение этого тезиса продолжается еще с полдесятка совершенно невнятных страниц. Вряд ли многие из читателей сумели продраться сквозь лабиринты наверченных предложений и нелогичных скачков с одного на другое, однако отрывок заканчивается призывом, который и сделал книгу знаменитой:

Чтобы избавиться от отчаяния, не убивай себя; убей себя в себе.

Как это свойственно всем работам Бретуэйта, категорические утверждения преобладают над аргументацией. Мало кому интересны предыдущие многостраничные рассуждения, когда заключение так прямо и просится, чтобы оформить его в виде надписи на стене общественного туалета.

«Убей себя в себе» можно рассматривать как диалог с книгой Лэйнга. Причем у авторов больше общего, чем различий. Например, они оба не одобряют существующие методики лечения психических заболеваний и поспешность в постановке диагноза, характерную для традиционной психиатрической практики. Бретуэйт сравнивает электрошоковую терапию с попыткой лечить страх перед полетами, «вытолкнув пациента из самолета на большой высоте: какое-то время пациент будет парить в воздухе, но польза от этого будет недолгой». Оба автора разделяют убеждение, что психотический бред, безусловно, реален – во всяком случае, для человека, который его переживает, – и с этим опытом нужно работать, а не отвергать его с ходу. Обоим хочется деконструировать традиционную точку зрения, что переживания пациента являются ложными и субъективными, а интерпретация этих переживаний терапевтом – истинной и объективной. «Нет никаких оснований считать, что терапевт более здравомыслящий, чем пациент, – пишет Бретуэйт. – На самом деле непредвзятое прочтение психиатрической литературы сразу покажет, что чаще бывает обратное». Цель любой терапии должна заключаться «не в том, чтобы вернуть пациента к нормальности, а в том, чтобы ему стало комфортно со своим безумием». Лэйнг высказывал похожие идеи, но именно в вопросе о человеческом «я» Бретуэйт держался прямо противоположного мнения:

Доктор Лэйнг вцепился в концепцию «настоящего я», как обманутый король Лир – в бездыханное тело Корделии. Он хочет освободить сумасшедших, но сама идея «настоящего я» – это смирительная рубашка, которая держит нас всех в психушке. Лэйнг стоит за единую личность, и стремление вернуться к некоему состоянию истинного бытия, уходящему корнями в детство, и есть источник всех описанных им проблем.