в мастерской. Светящийся шарик продолжал маячить перед нами.

Мы нашли кое-какие знаки пребывания злыдней. Край шахты, из которой я вылезла, покрывали следы когтей, все столы в мастерской были разбиты и перевернуты, на полу чернели пятна и тянулись дорожки слизи, повсюду валялись разрозненные конечности и панцири, по большей части изжеванные и разбитые – злыдни пожирали друг друга, не добравшись до лакомых кусочков. Но живых злыдней не было. Лизель взяла из горна кочергу и потыкала в потолок – в прежние времена на нас свалились бы, по крайней мере, личинки прыгуна.

Аадхья достала из кармана Светика.

– Ну? Ты чуешь чреворота? – спросила она.

Это не было проявлением жестокости; мыши – даже магические фамильяры – не удостаиваются внимания чреворота. Большинство чреворотов даже ради одного-единственного волшебника не остановятся. Их представление о закуске – человек десять минимум. Но Светик громко и негодующе пискнул, вырвался и полез обратно в карман. Моя Прелесть высунула розовый носик и заверещала в знак согласия.

– А ты что думаешь? – спросила я, обращаясь к самой школе. – По-моему, ты хочешь, чтобы я расправилась с Терпением. Это уж точно поможет магически одаренным детям во всем мире.

Я пожалела о сказанном, как только слова сорвались с моих губ.

Ответа не было. Мой голос затих слишком быстро, и я невольно заметила, что воздух кажется разреженным. Наше дыхание повисало паром. Было холодно – и не только по сравнению с португальской жарой. Мастерскую должны были наполнять разные звуки – скрежет шестеренок, гудение вентиляторов, бульканье труб, рев печей. Но в ней стояла тишина.

Шоломанча умирала.

Она по-прежнему питалась маной и верой. И все же ее уже почти не было. Так в лесу наступает мгновение тишины, прежде чем рухнет старое дерево.

И мы стояли прямо под ним.

– Давайте искать, – предложила Аадхья.

– Пойдем тем же путем, что и злыдни, – сказала Лизель, указывая на провода, тянущиеся по потолку. Обрывки проволоки свисали, как нити паутины – хорошо, что каждый узел мы продублировали.

Мы шли по лабиринту аудиторий до лестницы, ведущей на следующий этаж. Слева, на месте спален среднеклассников, была пустота; видимо, они отвалились и унесли с собой внешнюю стену школы. Мы прокрались мимо, прижимаясь к внутренней стене, буквально распластываясь по ней. В алхимических лабораториях тоже ни единого злыдня не оказалось, и провода повели нас по главной лестнице на третий этаж, но вместо этого мы вернулись и пошли по внутренней лестнице. Там было ненамного лучше. Лестницы и коридоры всегда были слабым местом Шоломанчи. До лингвистических кабинетов мы добирались целую вечность, у меня уже ноги горели от усталости. От полной тьмы нас спасал только шарик Аадхьи – свет нигде не горел. Все мышцы в моем теле, от макушки до копчика, были привычно напряжены: именно так можно погибнуть, случайно пойдя не в ту сторону. Что-то непременно тебя караулит, что-то вот-вот выпрыгнет из-за угла.

Что-то должно было наброситься на нас.

Но ничто не набросилось. Странную, неестественную тишину время от времени нарушали душераздирающие стоны и скрипы, которые не столько напоминали работу механизмов, сколько наводили на мысль, что нечто огромное вот-вот рухнет нам на головы. Наконец мы добрались до лингвистических кабинетов, и я села на пол в коридоре, чтобы отдышаться и дать ногам отдых. Мы не останавливались на лестнице – может, ничего плохого бы не случилось, но ни один человек, протянувший в Шоломанче хотя бы полгода, не станет рисковать.

– Не понимаю, – сказала Аадхья, тяжело дыша. – Терпение не могло сожрать остальных злыдней. Их были миллионы. – Она не так уж сильно преувеличила.

– Они сбежали или попрятались…

– Здесь было не только Терпение, – возразила Лизель. – Злыдней позвали на охоту. Когда мы все ушли, они стали поедать друг друга, и школа тоже сожрала столько, сколько поймала.

Это казалось вероятным, но, судя по всему, Лизель не верила собственным словам. Она словно вытянула на экзамене вопрос, на который не знала ответа.

– Не важно, – бесстрастно отозвалась я. – Я пришла за Терпением. – Я поднялась. – Хватит отдыхать.

Аадхье и Лизель не очень-то хотелось вставать, но они послушались. Я шагала немного впереди, заглядывала в лаборатории и громко хлопала дверями, особо не осторожничая. Звуки неестественно глохли, и тяжелый удушливый воздух казался осязаемым.

Лизель помешала мне распахнуть очередную дверь.

– Слушай! – прошипела она.

Мы стояли затаив дыхание. Из дальнего конца коридора донеслось негромкое бормотание, как если бы за стеной разговаривали несколько человек. Некоторое время я не двигалась. Отчасти я надеялась, что на меня нападут, что Терпение само бросится ко мне – ревущее, ужасное, стремительное, – и я убью его сразу, убью, не слушая того, что могут говорить его рты.

Наконец я заставила себя двинуться с места, и мы пошли по коридору. Бормотание, по-прежнему неразборчивое, стало громче – теперь говорил один голос, не делая пауз. Слов я не разбирала. Я простояла у двери еще тысячу лет, а потом открыла ее и вошла.

Это был один из лингвистических кабинетов, тех, что поменьше, с уютными индивидуальными кабинками и мягкими наушниками. Я все четыре года в школе изучала иностранные языки, но ни разу не попадала в такой кабинет. В выпускном классе я должна была прослушать здесь минимум один курс, однако вместо этого получила четыре междисциплинарных семинара – и да, мне по-прежнему было обидно, ну или я растравляла обиду, цепляясь по мере сил за простое и понятное чувство.

По меркам Шоломанчи помещение было не очень большое. Терпение могло заполнить его целиком. Но дальняя часть кабинета тонула в темноте, и бормотание доносилось оттуда. Я вся напряглась, и Аадхья послала вперед светящийся шарик.

Кабинет был пуст. Недавно в нем происходила борьба – несколько кабинок было разгромлено, на потолке, поверх ламп, и на дальней стене виднелись глубокие царапины от когтей, словно здесь бился дракон. Но участники схватки исчезли. Бормотание доносилось из наушников, висящих в одной из кабинок; голос повторял урок на незнакомом языке.

Аадхья шумно вздохнула, и я тоже перевела дух – я и не замечала, что стою затаив дыхание. Мы все, слегка дрожа, медлили, но наконец Лизель протянула руку, взяла наушники и отключила их, чтобы прекратить бесконечное бормотание.

Мы направились в столовую, где на столах еще лежали остатки нашего последнего завтрака – никто не удосужился убрать за собой. Мы миновали библиотеку, и это была до странности короткая прогулка: исчезли целые отделы, а на оставшихся полках в основном стояли потрепанные учебники для младшего класса. Книги, видимо, пропадали с полок десятками и отправлялись туда, где прячутся магические тексты, когда не