…ИЗ УНИВЕРСИТЕТСКОГО САНАТОРИЯ ЛЕЙЗЕНА

.. Всякий раз, когда я на протяжении двух последних недель переделывал текст этой лекции — а ведь я неустанно разбирал и собирал ее заново, поскольку настоящий писатель никогда не устает разбирать и собирать заново свои сочинения точно так же, как Человек с большой буквы призван собирать и разбирать свою жизнь, чтобы собирать и разбирать вновь и вновь, никогда не испытывая усталости, вплоть до того самого дня, когда его ждет не вечный покой, но заключительное препятствие, нуждающееся в преодолении, а за ним следуют зеленый свет, свободный путь, безудержная устремленность вперед и чудесное вознесение, — так вот, всякий раз, когда мне приходилось зачеркивать одну из страниц, которыми набит теперь вот этот министерского вида портфель, я думал о вас. Думал прежде всего потому, что именно вы и являлись последним этапом этого путешествия и, так сказать, моим последним шансом. В общем, вы были арбитрами в этом скромном споре, и приговор ваш обжалованию не подлежит… Но прежде всего я думал о вас потому, что из всех молодых людей, которые в знак расположения ко мне придут послушать мои лекции, именно вы являетесь теми слушателями, кого мне более всего хотелось бы убедить, вы — те, кого мне не хотелось бы упустить. Мне известно, что среди вас есть и такие, кто слушает меня, лежа в постели; но лежите вы или сидите — вы все равно относитесь к категории прямоходящих. Вы — те, кто не смирился, кто не капитулировал, кто проявляет упрямство и держит удар; те, кто завтра станут теми, кем они хотели стать, и таким образом вся жизнь их окажется обусловлена победой. Позвольте мимоходом заметить вам следующее: один из моих сыновей, записавшийся в 1941 году в Королевские ВВС Великобритании, нынче находится по другую сторону вот этих гор, в домике наподобие этого; он один из вас, он ваш приятель. Вот для таких-то людей, как вы, я и работаю; я работаю для тех, кто ни от чего не отступает и ни от чего не отрекается.

…ИЗ СОРБОННЫ

Перед тем как начать эту беседу, позвольте мне поговорить с вами так, как я ежедневно пытаюсь писать, — то есть доверительно, как если бы я обращался к друзьям. Мы тут как дома, поскольку мы тут вместе, и слово «Сорбонна» (кстати, оно наряду с именем Пеги навевает мне кое-какие воспоминания о моей молодости, приятные лишь для тех людей, кто очень скоро набил руку по части сдачи экзаменов и продолжал сдавать их на протяжении всей жизни, становился академиком или министром с целью блестяще сдать свой последний экзамен… выиграть последний конкурс… конкурс из конкурсов: завоевать право на похороны в национальном масштабе), так вот, продолжаю: сам престиж слова «Сорбонна» не может помешать мне обратиться не столько даже к вам всем вместе, сколько к каждому из вас по отдельности, как если бы мы все спокойно сидели за одним столом — да хоть бы и за одним столиком кафе, ведь я слыву завсегдатаем кафе. Ну, по правде говоря, я посещаю кафе подобно тому, как другие посещают иные, менее безобидные заведения, а оказавшись в этих заведениях, не всегда доводят дело до искомого результата… Ну да ладно! Я прежде всего хочу вам сказать, что перед вами человек, который три недели тому назад покинул Францию, а вчера вышел из поезда и с удивлением узнал, что нынче вечером он будет иметь честь выступать перед вами — а ведь ему даже и название той лекции, которую вам сейчас предстоит услышать, еще вчера было неведомо. Как каждый знает, успех лекции всегда так или иначе зависит от ее организаторов… Но сегодняшняя лекция будет зависеть от них всецело!

«Революция и демократия»… честное слово, название интересное. Сам-то я, скорее всего, назвал бы лекцию по-другому, ведь слово «революция» с тех пор, как революции стали подмениться революционными техниками (которые позволяют осуществить революцию первому встречному, лишь бы у него была хорошая память и он умел бы правильно пользоваться фабрикой революций, которая все больше смахивает на фабрику бакалавров), почти утратило свой смысл, а слово «демократия» для меня уже вообще ничего не значит. Я задаю себе вопрос, не является ли слово «демократия» самым проституированным из всех присутствующих во всех языках слов? Ну и ладно! Пусть будет «Демократия и революция», «Революция и демократия».

…Вы уж простите, что я не так хорошо подготовлен, как мне бы этого хотелось. Сами видите: я не мастер импровизировать. Я вместе с тем и не фигляр, и даже, по сути дела, не лектор. Обыкновенно лекторы — это такие фабрики обольщения, а я для этого слишком стар… слишком стар, чтобы ломаться на манер старых кокеток. Но хоть я и старый конь — более того, хромой конь, — меня без предупреждения поставили перед препятствием: и вот я вытягиваю шею и готовлюсь к прыжку.

…ИЗ СЕВЕРНОЙ АФРИКИ

Я намереваюсь высказать вам нечто такое, что вы, может статься, и не привыкли слышать, да и пришли вы сюда не для того, чтобы услышать такое. Задаю себе вопрос, не станет ли мое выступление в случае его успеха (вероятность которого близка к нулю) своего рода злоупотреблением вашим доверием, ведь я при этом нарушу законы жанра. И то сказать, лекция — тоже жанр; ну, правда, очень скромный жанр, а все-таки жанр — как трагедия, например, или там водевиль. У каждого из жанров есть определенные правила. Правило лекции заключается в том, что она должна приносить слушателям удовлетворение, нравиться им; может статься, как раз поэтому некоторые пожилые лекторы смахивают немного на старых кокеток… Нравиться можно по-разному. Публике весьма по душе лектор, который ее забавляет; но ведь и скучная лекция может понравиться. Разумеется, скучная лекция не вызывает немедленного удовлетворения, и слушателям предстоит часок помучиться. Но вот роковой порог пройден, и лектору ничего не стоит, покидая аудиторию, заявить (соблюдая надлежащую интонацию):

— А, так вам было скучно! Гм!.. А мне нет. Само собой, тема лекции не из числа увлекательных, но я вообще-то очень люблю трудные темы.

Тут лектор даже слегка тешит собственное самолюбие. Собственно, он может сделать то же самое и до начала лекции. Так, я совершенно уверен, что кое-кто из вас получил от своих осмотрительных друзей советы в таком роде:

— Так вы идете на лекцию Бернаноса? Бернанос писал книги, которые не только нагоняют тоску, но и которые совершенно невозможно понять — взять хотя бы «Господина Уина». Притом он вечно недоволен всем и вся. Когда все здравомыслящие люди желали успеха крестовому походу нашего доброго соседа господина Франко, он написал книгу «Большие кладбища под луной» и при этом еще запрещал себе быть демократом. Теперь, когда все здравомыслящие люди стали демократами — один другого демократичнее, — он заявляет, что был и остается католиком, а демократом становиться не собирается. Странный все же тип этот господин Бернанос. Да взять хотя бы это: когда в 1938 году лагеря смерти — ну, «Ночь и туман»[35] — уже стояли у наших дверей, он гневно осуждал их, рискуя тем самым поссорить нас с господином Гитлером и провалить Мюнхенское соглашение. Вы понимаете? А сегодня, когда лагеря эти отодвинулись куда подальше, — примерно в район Белого моря, — поскольку «Ночь и туман» перевели на русский язык, — надо же, он опять недоволен, рискуя тем самым поссорить нас теперь уже с господином Сталиным…