Она кажется нам страшно трудной, быть может, просто потому, что мы не знаем и даже никогда всерьез не задумываемся, что это такое. Совсем как дети, когда они говорят о взрослых. Они не знают, что думать о взрослых, не смеют знать, что о них думать, просто играют, будто они — «дамы и господа». Потом, постепенно, играя вот так во взрослых, они в свою очередь взрослеют. Может быть, это и есть подходящий рецепт? Может, играя в святых, мы в конце концов станем святыми? Во всяком случае, похоже, что маленькая сестра Тереза взялась за дело именно так: можно сказать, она стала святой, играя в святых с Младенцем Иисусом, совсем как тот малыш, который управляет заводным поездом, а потом, без долгих размышлений, становится железнодорожным инженером или просто начальником станции…

Позвольте мне немного задержаться на этом сравнении с железной дорогой. На мой взгляд, оно не так уж глупо… Вполне можно представить себе Церковь как огромное транспортное предприятие для сообщения с Раем — почему бы нет? Так вот, спрошу вас: что бы мы делали без святых, организующих перевозки? Конечно, за две тысячи лет компании пришлось пережить немало катастроф: арианство, несторианство, пелагианство, великий раскол с Востоком, Лютер… и это только самые известные аварии и столкновения. Но, скажу вам, если бы не святые, христианство представляло бы собой всего лишь гигантское нагромождение опрокинутых паровозов, сгоревших вагонов, покореженных рельсов и ржавых железяк, догнивающих под дождем. Уже давным-давно никакие поезда не ходили бы по заросшим травой путям. О, я прекрасно понимаю: некоторые из вас сейчас думают, будто я преувеличиваю роль святых, придаю слишком важное значение этим людям (ведь они все же стоят как бы в стороне от всех остальных) и напрасно сравниваю их с мирными служащими, тем более что вопреки всем административным традициям их продвижение вверх зависит не от стажа, а от заслуг, и, как мы видим, со скромной должности рядового сотрудника они могут вдруг переместиться на пост главного инспектора или директора, даже несмотря на то, что были бесцеремонно уволены, как, например, Жанна Д’Арк.

Но, думаю, на этом лучше прервать мои железнодорожные сравнения, хотя бы для того, чтобы не задеть довольно щепетильное, как правило, самолюбие духовных лиц, в частности — естественно — тех, кто оказал мне честь, придя меня послушать, и, должно быть, с беспокойством спрашивает себя, что же, собственно, входит в их обязанности в этой воображаемой транспортной компании: продажа билетов или охрана порядка на вокзалах?.. Мне бы хотелось, чтобы из всего сказанного вы запомнили только мысль о том, что Церковь — это действительно движение, сила, устремленная вперед: ведь немало набожных людей верят или делают вид, будто верят, что Церковь — убежище, приют, своего рода духовная гостиница, из окон которой можно с удовольствием наблюдать, как месят уличную грязь прохожие — чужаки, не постояльцы. О, наверняка среди вас есть такие вот посторонние, и их глубоко возмущает самоуспокоенность посредственных христиан, напоминающая пресловутое самодовольство дураков — вероятно, потому, что это одно и то же… Боже, поверьте, я не питаю особых иллюзий насчет искренности некоторых неверующих, я не вникаю во все их претензии, зная, что многие из них пытаются нашей посредственностью оправдать свою собственную, только и всего. Но я не могу перестать любить их, я чувствую удивительное единство с этими людьми, еще не нашедшими того, что сам я получил незаслуженно, даже не прося; чем пользуюсь, так сказать, с колыбели, в силу некой привилегии, безвозмездность которой меня пугает.

Ибо я не пережил обращения и почти стыжусь в этом признаться, поскольку вот уже лет двадцать обращения в моде — возможно, потому, что новообращенные много, очень много говорят о том, как они обратились, подобно исцелившимся, которые посвящают вас во все подробности своей болезни, мучают эликсирами и пилюлями. Стоит ли добавлять, что клерикалы проявляют особый интерес к этому разряду людей, и, конечно, их свидетельство имеет рекламное значение, как свидетельства тех господ, чьи фотографии публикуют на четвертой полосе газет. История религии — наверное, «история религии» звучит слишком претенциозно, скажем так: благочестивая хроника первой половины века полна литературных обращений. Одно из знаменитейших — обращение Поля Клоделя, описавшего все обстоятельства того памятного утра, когда, укрывшись за колонной собора Парижской Богоматери, он внезапно почувствовал таинственное сокровенное движение, духовный спазм, своего рода чихание души, положившее начало выдающейся карьере католического поэта, недавно увенчанной приемом во Французскую академию, меж тем как назначение на завидный пост в Вашингтоне стало знаком высшего признания на не менее почетном поприще государственного чиновника. Узнали мы и о других литературных обращениях, почти столь же громких, хотя часто не столь основательных, — например, обращение Кокто, удостоверенное подписью Жака Маритена (литературное обращение может быть подписано, как шедевр мастера), или бедного Сакса[26] (за той же подписью): он дошел до семинарии, а его первая сутана была сшита в доме моды Paquin. Ну да ладно! Приношу извинения за то, что я позволил себе подшучивать над обращенными, но эти шутки не причинят им большого вреда, а упрекаю я их в том, что они плохо понимают тех, чьи заблуждения прежде разделяли; впрочем, это совершенно естественно, ведь обращенные чаще всего обращаются за счет кого-либо или чего-либо… Но такие христиане, как я или многие из вас, для кого католическая вера — стихия, вне которой они не могли бы жить, как рыба без воды, могут ли они, по-вашему, не чувствовать тревогу и нечто вроде стыда перед лицом своих собратьев, необъяснимо лишенных того, в чем сами они ни секунды не испытывали недостатка? Будь я, со своей стороны, новообращенным, напрасно повторял бы я себе без конца, что не я нашел Бога, а Он меня нашел, — в таких рассуждениях черпают скорее ободрение, чем уверенность. Что касается меня, я не могу хвалиться тем, что я христианин, как не могу хвалиться тем, что правильно говорю на родном языке. Как же мне не чувствовать глубокой, серьезной ответственности перед теми, кому при освоении этого языка приходится прилагать усилия, чтобы позабыть свое собственное наречие, на котором они всегда говорили?

Да простят меня мои слушатели-христиане. Если есть между ними хотя бы один человек, не разделяющий нашу веру, именно к нему одному обращаюсь я сейчас. Я залился бы краской стыда, вообрази он, что мои слова идут из глубины — из пустоты — самоуверенности верующего, словно изнутри надежного, теплого убежища, что мне чужд его риск. Это неправда, нет, неправда, что вера гарантирует безопасность, по крайней мере, в человеческом смысле слова. О, несомненно, встречается на свете немало посредственных христиан, которым не надо ничего, кроме иллюзий, они уверены, что им обеспечена милость Божия, и относят на счет религии своего рода самодовольство, которое разделяют со всеми глупцами, верующими и неверующими. Вера ничего общего не имеет с очевидностями, самая банальная из которых — «дважды два четыре». Мне понятно раздражение и даже возмущение неверующих по отношению к тем, кому они ложно приписывают подобного рода уверенность во всем, что касается мира невидимого, смерти и области потустороннего. Иногда гнев и возмущение уступают место зависти: «Счастливцы: вы веруете, — говорят они со странной наивностью. — А я не могу». Они и вправду стараются поверить, по крайней мере, стараются поверить, будто они веруют, и недоумевают, почему у них ничего не получается, как у человека, страдающего от бессонницы, который повторяет про себя, что вот-вот заснет, тем самым продолжая бодрствовать, поскольку сон всегда приходит внезапно. Кто ждет его, тот может быть уверен, что так и не увидит его прихода, ибо сон наступает неприметно. Они желают верить, стараются верить, силятся верить, будто верят, а между тем они не знают толком, во что верим мы, они готовы считать любое из чудесных приключений, рассказанных в Библии, не менее значимым, чем Святое Воплощение Слова, они изо всех сил заставляют себя поверить, что Ионе несколько дней служил жильем комфортабельный кит, что переход через Красное море в самом деле выглядел так, как на знаменитой миниатюре, где евреи проходят меж двух высоких стен текущей воды, из-за которых это зрелище наблюдают рыбы, совсем как зеваки, глазеющие из окон на карнавальное шествие… Увы! Слишком много святош обоего пола, способных сбить с толку в этом вопросе доверчивых атеистов, и не только по невежеству или по глупости, но и из своего рода дурацкого тщеславия, которое побуждает иных верующих кичиться собственной верой. Новообращенные от литературы, о которых мы с вами говорили, склонны к подобному бахвальству, где находит удовлетворение гордыня.