– Мне тоже так казалось, но судите сами. – Виктор вынул из кармана исписанный лист. – Кислова даже адрес не меняла, по-прежнему проживает в квартире своих родителей. Никогда не была замужем. К уголовной ответственности не привлекалась. Жертвой преступлений ей тоже не доводилось быть, так что ваше предположение о том, что ее когда-то изнасиловали и теперь она пытается взвалить на Соболева чужую вину, трещит по швам. Ничего подобного не было.

– Ну, а сейчас? Чем она живет сейчас? – не унималась адвокат. – Такое впечатление, что вы рассказываете мне про древнюю старуху.

– В том-то и дело, что все чисто. Ее жизнь проста, как тетрадный лист: дом – работа – дом. У нее нет подруг. Ни одной. Отношения с коллегами она поддерживает только на работе. Никаких вечеринок, встреч за полночь. У нее нет любовника. Живет одна, даже не держит дома животных.

– Все равно как-то странно, – упрямо твердила Дубровская. – Еще не старая женщина и – ни подруг, ни друзей. Неестественно.

– Ну почему же? Я как раз не вижу тут ничего странного. Просто женщина живет замкнуто. Кто ее за это осудит?

– Вы говорите, не ходит на вечеринки… – размышляла вслух Елизавета. – Но ведь на день рождения Виктории Соболевой она все же пришла. При том, что не знала ни именинницу, ни ее мужа.

– Ее на самом деле пригласил профессор Крапивин – попросил составить ему компанию.

– Ага! Значит, он и есть ее тайный любовник! – воскликнула адвокат.

– Исключено, – развел руками Виктор. – У профессора есть жена, взрослые дети, и сам он, судя по рассказам студенток, волочится только за молоденькими девушками. Женщины в возрасте его уже не возбуждают. Кислову он использует как прислугу: пойди, принеси, закажи, убери, подай… В тот день он попросил ее купить имениннице цветы и письменный набор на стол. У него даже сохранились чеки.

– Все равно тут что-то есть, в этой самой пустоте, – не сдавалась Дубровская. – В нашем мире человек не может жить, не оставляя следов. Вот вы, например, узнали, почему она бросила институт?

– Я же говорил, из-за болезни. Она долго лежала в больнице, а потом не нашла в себе сил и желания закончить учебу. Такое встречается сплошь и рядом.

– А что за болезнь у нее была?

– Понятия не имею. Но какое это имеет значение? – изумился Виктор. Его уже начала утомлять настырность адвокатессы. – Кисловой было тогда чуть больше двадцати. Какой нам смысл знать подробности?

– Пока не знаю. Но, может, информация как-нибудь нам пригодится? – с сомнением произнесла Елизавета. Похоже, она и сама не особо верила в успех предприятия, но из-за природного упрямства продолжала стоять на своем.

– А мне кажется, вы, женщины, только все усложняете, – со значением заметил Виктор. – Хотите знать, как все было на самом деле?

Не дожидаясь, пока молодая женщина даст согласие, он поспешил выложить свое видение ситуации.

– Ваша Кислова – законченный «синий чулок». К своим тридцати девяти годам она окончательно спятила от одиночества, и когда симпатичный профессор подмигнул ей на вечеринке по случаю дня рождения жены, не поверила своему счастью. В ее голове тут же ожили сюжеты всех мыльных опер, которые ей удалось смотреть одинокими вечерами. Она пошла за ним в гостиницу, веря в то, что, проведя с ней ночь, ученый обязательно на ней женится. У нее же не было минимального любовного опыта. Профессор же, напившись как скотина, использовал ее дважды, а про любовь сказать забыл. Вне себя от боли и разочарования, она тут же заявила на него в милицию.

– Все у вас очень уж просто получается, – покачала головой Дубровская. – А как в вашу версию укладывается дальнейшее поведение Кисловой? К чему ей диктовать Соболеву условия, требуя заявить на суде, что они были любовниками?

– Женская душа – потемки, – глубокомысленно изрек Виктор, несколько уязвленный тем, что его версия не произвела впечатления на адвоката.

– Замечания по поводу загадочной женской души мне приходится выслушивать в этом деле слишком часто, – заметила Дубровская. – Но мы по-прежнему блуждаем в потемках, не имея пока ни малейшей надежды выбраться на свет. Лично мне кажется, что Кислову в свое время кто-то очень сильно обидел или предал. Она пытается решить за счет Аркадия какие-то свои прежние проблемы. Я просто уверена, что разгадка ее поведения лежит в прошлом, поэтому немало удивлена тем, что прошлого у женщины, судя по разысканиям детектива, нет. Попробуйте узнать о давней болезни Кисловой. Вдруг это к чему-нибудь приведет?

– Мы только зря потеряем время, – проворчал Виктор. – У нее окажется осложненный аппендицит, что вы тогда будете делать?

– Еще не знаю. Но попробовать стоит.

– Ладно, попробуем. Лишь бы пошло на пользу Виктории.

– Вам Виктория не говорила, что вы замечательный друг? – наконец улыбнулась Дубровская. Она понимала, сколько нужно было проделать работы для того, чтобы собрать даже те сведения, которые принес с собой Виктор.

– Друг?! – вздохнул мужчина. – Можно подумать, я на это надеялся шестнадцать лет назад…

– Налить еще кофе?

– Если тебе не сложно.

– Может, сделать бутерброд?

– Не хочется. Спасибо.

Обычный вечер в обычной семье, такой же, как тысячи других вечеров, которые Соболевы провели за общим столом. Но, видимо, что-то все-таки изменилось в самой атмосфере их дома, что даже Маша и Петя почувствовали это.

Например, отец включил телевизор, чего раньше никогда за ужином не делал, назидательно говоря детям, что фильмы во время еды смотрят лишь те, кому нечего сказать друг другу. До сего времени Соболевым было о чем поговорить. Дети рассказывали, как провели день в школе. Аркадий, весело посмеиваясь, вспоминал последние проделки своих студентов. Виктория, курсируя периодически между столом и плитой, подавая блюда, не забывала вносить свою лепту в оживленную беседу. Нередко они задерживались за столом допоздна, пользуясь великолепной возможностью побыть вместе, и никто из семьи Соболевых пренебрегать ею не хотел.

Теперь же все странным образом изменилось, и дети, пытаясь отыскать причину, вспоминали, с какого времени все началось. Может, что-то произошло во время поездки отца на научную конференцию?

Тогда Виктория буквально извелась сама и довела расспросами детей, недоумевая, почему нет известий от мужа. После его возвращения стало еще хуже. Родители ходили подавленные и притихшие, словно в доме появился покойник. Они не ругались и были, пожалуй, даже более внимательны к детям, чем обычно. Теперь не составляло труда заставить папу решать задачку по физике. Он и сам спрашивал, словно только и дожидаясь утвердительного ответа: «Кому помочь?» Мама с охотой подыскивала материал для реферата по истории и безропотно пересказывала содержание «Войны и мира», тогда как раньше при подобной просьбе она бы обязательно взорвалась нотацией относительно роли литературы в жизни отдельно взятого человека.