Ни Мендель, ни Ильза Краузе, судя по всему, не пострадали. Солдаты вытащили их из-под обстрела и поволокли к бухте Маане.

— Пойдем, Виталя, — хрипло сказал Павел. — Догоним гада, не уйдет он от нас.

Они тащились по дороге через поселок Шлезе, вдрызг разнесенный авиацией, обходили воронки, поваленные столбы, деревья. Павел поздно сообразил, что из оружия при нем только пистолет с полной и единственной обоймой. Он мог бы позаботиться об этом, любой мертвец охотно поделился бы с ним автоматом, но решил, что возвращаться уже нет смысла. Только время терять.

Офицеры ушли с дороги, где были прекрасными мишенями, двигались вдоль руин. Они видели воронки, выбитые бомбами, остатки той самой зенитной батареи на пустыре между строениями. Там чернели остовы сгоревших автомобилей, валялись обломки зенитных орудий, раскуроченных прямыми попаданиями.

Жилые домики, когда-то ухоженные, теперь представляли собой грустное зрелище. Большинство из них просматривалось фактически насквозь. Несущие стены не падали лишь благодаря качеству стройматериалов.

Дорога внезапно раздвоилась. От основной плавно отпочковалась еще одна, уходящая влево. Ближе к центру поселок расширился.

Павел сделал знак Еремееву. Мол, давай прямо, а я на всякий случай обойду. Невелик был шанс, что на боковой улочке кто-то остался, но нельзя подставлять спину под выстрел. Теперь они шли параллельно, могли даже видеть друг друга сквозь дырявые стены.

Поселок выглядел страшно. Все вокруг было до предела изувечено. Обгорел даже кустарник, стоявший слева от дороги. Настолько сильное здесь бушевало пекло. С тех пор тут вроде бы никто не жил.

В этот момент Павел услышал шум и насторожился. Эти звуки не имели отношения к кутерьме, царящей в его голове. Скрипнуло трухлявое дерево, хлопнула какая-то крышка.

Павел остановился. У здания, мимо которого он проходил, отсутствовали две стены из четырех возможных. Просела и прогнулась крыша. В продуваемом пространстве валялись остатки обгорелой мебели. Просматривалась часть улицы на той стороне.

Там стоял старший лейтенант Еремеев. К нему подходила невысокая женщина в длинной юбке и бесформенной кофте до колен. Голову ее обтягивал платок. Виталий держал перед собой пистолет, но как-то колебался.

— Пожалуйста, не стреляйте. Меня зовут Грета Уде. Мы живем в подвале, нас четверо — мои родители и старенькая тетя Марта. Я работала в Кенигсберге, бежала, когда начались бомбежки. Мы хотели здесь отсидеться.

— Фрау, вернитесь в подвал, — проговорил Еремеев по-немецки. — Подождите! Вы видели здесь посторонних? Вы не могли их не заметить, они недавно прошли.

— О, святой Иосиф, именно об этом я и хочу вам сказать, — пробормотала женщина. — Мы услышали стрельбу. Я вышла наверх, спряталась. Они пробежали, их было четверо. Я их прекрасно видела. Это двое солдат, девушка и еще кто-то. Девушка кричала, чтобы солдаты остались в засаде у последнего дома и перестреляли русских. Они ее послушались, ждут вас, лежат там, где были грядки вдовы фрау Конинг. А девушка и мужчина побежали дальше. Не ходите туда, офицер, это опасно. Они из СС, я разглядела их петлицы, форму. Мы ненавидим СС. Эти негодяи замучили моего дядю Курта, обвинили в сотрудничестве с коммунистами, хотя он никогда не имел с ними никаких дел.

Женщина с опаской подходила к офицеру Красной армии.

Виталий заметно расслабился:

— Я понял вас, фрау. Скажите, где они.

Тут молния сверкнула в голове капитана.

«У нее на ногах высокие сапоги на толстой подошве! Она усыпляет бдительность. Ей нужно подойти вплотную. Стрелять не хочет, поскольку не знает, сколько нас и где мы. Виталий человек доверчивый, хоть и опытный. А стоит ему узреть молодую бабу, он враз делается мягким как пластилин».

— Еремеев, назад! — заорал Павел страшным голосом. — Не дай ей подойти, пристрели эту суку!

Поздно! Ильза уже набросилась на молодого офицера. Пистолет выпал из ослабевшей руки, звякнул о камень. Тварь!

Павел уже летел прыжками через крохотный садовый участок, перескакивал поваленные деревья. Он ворвался в дом и метнулся в сторону, на обгоревшую кушетку, от которой остались одни пружины. Как чувствовал!

Фашистская тварь открыла огонь из пистолета, что-то злобно выкрикивала. Никольский оторвался от кушетки, перевалился за ее спинку на вздыбленные половицы, вскочил на колени, выпустил в разбитый проем две пули из «ТТ». Женщина продолжала стрелять, пятилась.

В обойме «Вальтера Р38» восемь патронов, как и в «ТТ». Шесть она уже извела. Павел метался, считал выстрелы. Он прыгнул за груду обгорелых обломков, когда-то считавшихся кухонными шкафами, пальнул еще раз. Женщина покатилась по проезжей части.

У нее была не очень выгодная позиция, на самом виду. Она стреляла с вытянутой руки. Седьмая пуля, восьмая!

Павел вырос над кухонной грудой, чтобы перепрыгнуть ее и атаковать. Но она опять выстрелила! Пуля чуть не срезала его ухо.

Перелетая через раскромсанный стол, капитан сообразил, что эта мерзавка била из «ТТ» Еремеева. У него была полная обойма. Уже четыре патрона долой. Никольский распластался в дальнем углу, укрылся за вздыбленными половицами, слушал. Вознамерься она дать деру, он понял бы это.

Похоже, женщина поднималась, была готова выстрелить, реагировать на шум. Он нащупал громоздкую пиалу из толстой керамики, которая каким-то чудом не разбилась. Павел осторожно взял ее за край, перехватил для лучшего баланса и швырнул в противоположный угол.

С треском лопнула глина. Баба шарахнулась, заорала, начала выпускать на звук пулю за пулей.

Все, достаточно. Обойма иссякла. Павел полетел вперед, расшвыривая горелую рухлядь. Он тоже орал что-то жуткое, на мерзкой матерной ноте. Только не упасть!

Капитан спрыгнул в палисадник, увидел, как тонкий силуэт метнулся от него, вскинул руку, произвел два выстрела. Женщина споткнулась, рухнула плашмя на живот. Когда он подбежал, она хрипела от боли, пыталась перевернуться на спину. Пуля попала в бедро, распорола мягкие ткани. Ильза стонала, пыталась отползти. Павел подходил к ней, держа на прицеле.

Эта тварь была здесь одна. Она вызвалась прикрыть любимого доктора, догадывалась, что преследователей осталось мало.

Никольский отстегнул от пояса фонарь, осветил гадину, скрючившуюся на дороге. Платок слетел с ее головы. По плечам рассыпались давно не мытые белокурые волосы.

Ильза Краузе была неплоха собой. Худощавое лицо, вздернутый нос, покрытый копотью, запавшие, но все еще красивые глаза. Впрочем, в данный момент в них не было ничего мечтательного или романтичного.

Ильза сочилась злобой, тряслась, в отчаянии царапала землю. Если бы ненависть могла убивать, то капитана Никольского уже не было бы на свете. Она испытывала боль, бедро ее кровоточило, но ненависть была сильнее.