— Так вот, Гиви, имея живьём триста рублей, Беня вышел с поднятым шнобелем из гостиницы и сунулся на стоянку такси, чтобы наездом накупить всякие цацки по списку своим пинским родичам. Стоит, голубчик, шевелит в рассчётах смоляными бровями. А со стороны это под заносчивость смотрится, даже гордыню, какой у него сроду не ночевало. Всю жизнь: «Беня, подай! Принеси! Пошел вон, поц!». А тут подлетает такси, открывается дверца и оттуда: «Прошу, кацо! Куда маршрут держать будем?». Поц и кацо, как понимаете, — не одно и то же. И назначенный так высоко Беня умишком сдвинулся, возомнил о себе невесть что, даже спичкой в зубах ковырять начал. А шеф, пройдоха, ему: «В “Арагви”, конечно?». «Арагви» в пинсне и по карте не знают. А этот поц — позор пинского хедера, — себе же удивляясь, кудахтнул: «Кэнэчна!». Дальше — больше. Таксист ему у ресторана: «Тебя, ара, ждать?». А он, поц: «К-кэнэчиа!». Это «ара» у него остатки ума отняло, параноиком сделало. Половину денег он в «Арагви», канэчна же, утопил. Полета не глядя таксисту кинул. А на остатние… нет, вы слышали где-нибудь, чтобы местечковый Беня ужин в номер себе заказал — двойную икру, шампун-зень, шоколад для горничной?

«Пиджаки» гулко захохотали, отрицая даже саму мысль о таком подвиге.

— Ан нет, и это было! — победоносно продолжил Матвейка. — Зато наутро вчерашний «ара» подзахотел на люстре повеситься. Но возвернувшийся ум подсказал ему: «На люстре, ара, приятно вешаться… А если не выдержит, это ж какие расходы!». Упаковался Беня, вырезал из шоколадкой обёртки звезду, нацепил повиднее на лацкан и вышел на стоянку такси… Он и по сей день там стоит. Невыгодно, но надежно!

На «звезду» пиджаки как-то безрадужно прореагировали и хихикнувшую девицу не поддержали. А вальяжный Замбия, в чьё ухо, собственно, льстивый анекдотец и направлялся, вообще соли не понял, хотя слушал податливо, неотрывно — раками, как восточный едок, он гнушался и на розовый пар забежал исключительно в доказательство, что ему всюду доступ открыт. Но кого анекдот в изумление поверг, так это Ивана, услышавшего, по-существу, от говорливого приживалы уродливый пересказ главы «Беня вылетает в трубу» из «Алисы в Стране Советов». Котик, видимо, это тоже прочувствовал и шепнул:

— Не подавай виду, спугнешь…

И себе же вопреки посмотрел на Дедулю пристально, испытующе, от чего тот пойманно скуксился, прошипел что-то со злобинкой Матвейке и забормотал:

— Ерунда какая-то, честное слово! Был такой случай… ну так и что? Слухи — это народное достояние. И чего удивляться? Вешаться стало немодно, я точно вам говорю. Был такой Юра Гордеев, кхм, Юраня. Работал себе директором Музея творчества крепостных и работал, — Дедуля непонятно зачем сложил кулачок башмачком и невидимым молоточком по нему постучал. — И вдруг приехал в Москву шах с шахиней… Помните? Шахиня, кто спорит, — конец света! Тысяча и ещё одна ночь! Но Юре больше всех нужно: он вколотил себе в голову её визави увидеть. Не идиот ли!? Погляди программу «Время» и успокойся! Так нет, он добился, чтобы его музей — две прялки, три скалки — включили в список, где шаху есть чего посмотреть — ах, лапти, лодка «греби Мазай!», зер гут и прочее, что вы можете себе представить, если у кого ум есть. Но в голове Юры была недостача. Добился-таки — и спи на правом бочку, береги сердце…

— У него надо девушку стибрить, — шепнул Котик Ивану. — Интернировать под залог в «Титаник». — И послал девице пленительную улыбку.

— А он… он, — с придыханием продолжал рассказчик, — Юраша заказал для шахини розы из Адлера, повара Тимофея из «Авроры» и — вы будете долго смеяться — скрипачей из Большого театра.

«Пиджаки» попритихли. Их коммерческие извилины прикидывали, во что такая феерия обойдётся. И лишь бездонный Замбия прищёлкнул волосатыми пальцами:

— Вах, мужчина! Большой театр… Вах, я нэ догадался…

— Не равняй свои возможности с крепостными, Гиви! — ловко ввернул приживала Матвейка.

— Вот именно, — подтвердил Дедуля, ревниво косясь на улыбчивые экзерсисы Котяры. — Розы, мимозы и скрипачи — прекрасно. Кто ж спорит, что не прекрасно! Но, как говорится, погасли свечи, а где ж сдача? Юраня остался после шумного бала наедине с люстрой, хорошей такой люстрой — слона выдержит.

— Вах! Так он и слона заказал? — не праздно, скорее учебно осведомился Замбия.

— Нет, Гиви, — искривился Тимур, — ему и без слона по уши хватало. И я к тому про слона, что крюк крепкий. Но вешаться-то Юраня не стал… Тихо, мирно спустился себе по обсыпанной розами лестнице на Петровочку 38 и сознался, что профукал шесть тысяч казённых денег!

— Четыре года общего режима! — знающе крякнул кто-то из «пиджаков», взгрустнул и добавил: — Да, нелёгкое дело, братцы, с похмелья локти кусать!

— Х-ха, если б локти! Если б кусать! — задёргался как при малой нужде Тимур. — Когда после суда ему дали свидание с сестрой, и она к нему в горьких слезах: «Юра, ну что ты с собою сделал!?» — он ей, ну полный младенец: «Ты ничего не понимаешь! Я танцевал с ней вальс и держал за талию…».

— Недолго музыка играла, недолго фрайер танцевал! — поспешно, чтоб другие не обогнали, выпятил ум тот же знающий «пиджак». А другой лысый, обрюзгший, но омоложенный игривым нашейным платочком, добавил:

— За шесть тысяч я вам шестьсот талий подержать дам. А скрипки, хм, кхм, это невзросло. — И губами запфакал.

— Что значит — невзросло? — подал голос Иван. — Я, например, совершенно уверен, что взрослый — понятие относительное, надуманное. Так называют одряхлевших — что не такая заслуга, — а главное, потерявших оригинальность детей, точно усвоивших, чего им «нельзя», но понятия не имеющих, что же «можно».

— Ну, знаете, так рассуждать нельзя, — побагровел зачем-то «пиджак» с платочком.

— Ему можно! — ликующе выставил себя за объяснителя приживала. — Это же Иван Репнёв, автор нашумевшей «Антоновки».

— Об Антоновском восстании, что ли? — робко спросил кто-то. А «пиджак» с платочком умненько свой гонор попятил:

— Может, я не совсем понял. Во мне девять кружек сидит.

— Не это мешает, — отклонил Иван. — Вас заполняет взрослое благоразумие: вот если бы Юраня украл, и концы в воду, тогда вы бы его поняли, оценили. А профукать и повиниться — мальчишество. Вам бы такое и в голову не пришло, потому как там тариф сидит: вальс — бесплатно, талия — червонец. Свались на вас, взрослых, те же шесть тысяч просто с неба, ну кто смог бы Юраню повторить?

— Я! — не упустил счастливый момент Замбия.

— Но вы-то как раз ребёнок, — сказал Иван.

— Зачем обижаешь? — завращал глазами Замбия. — Ребёнки по улицам бегают.

— Но я же видел, как вам слоника приспичило заказать.

— Вах! Я нэ резинового хочу, — обиделся Замбия. — Свадьба нэ имэнины!

— Да в шапито свои люди! Приведём настоящего, — приторно пообещал Матвейка. — И Большой театр сделаем и Худо…

— Ну хор-ррошо!! — остановил приживалу скрипучий голос цареубийцы. Не притулившись к месту, он всё ещё голодовку держал. — Хорошо господа пристроились при Николае Первом! Дзержинского на вас нет, нэпманы!