– Нет, не надо, – до Насти наконец дошло, кто это был, и она опять занервничала. – Стасом?! А как он выглядел? Высокий блондин?

– Точно! – непонятно чему обрадовалась мама. – И…

– Что-то на словах передавал? – нетерпеливо прервала ее Настя.

– Сказал, что тебе надо возвращаться, – вздохнула мама, – ты же знаешь, и я так считаю.

– Знаю, мама. И все?

– Да, вот еще, – она зашуршала какими-то бумажками, – оставил свой номер телефона. Просил по возможности позвонить.

– Диктуй! – Настя нашарила на столе ручку и лист бумаги.

Она битых тридцать минут вертела в руках листок с номером телефона Стаса и размышляла, как быть. Вряд ли он пришел к ее родителям по приказу хозяина: давно мог бы это еделать. Зачем было ждать несколько лет? Но что побудило так неосторожно – за ним же могли следить – раскрывать ее адрес? И если она позвонит, а его телефон прослушивается, номер в Париже тут же вычислят. Хотя за себя она не боялась – уже приняла критическую дозу страхов, которых вполне могло бы хватить на несколько жизней. Чувство это давным-давно затупилось. Да и в жестоких условиях клуба, до отказа набитого амбициозными ничтожествами в лице стриптизеров, она научилась за себя постоять. Единственное, что сейчас останавливало, – это последствия, которыми ее звонок мог обернуться для родителей.

Настя помедлила еще, взвесив все «за» и «против», а потом решительно взяла в руки трубку и набрала номер Стаса. Ответили сразу же – после первого гудка.

– Алло? – Голос прозвучал тихо, но Настя сразу его узнала. Ярко, даже слишком, всплыли перед внутренним взором события трехлетней давности, воспоминания о которых никуда не делись, а жуткой, заплывшей гноем занозой засели в мозгу.

– Добрый день, – произнесла она в ответ чуть ли не шепотом.

– Настенька?! – Чего она не ожидала, так это столь бурной реакции. – Солнышко! Умница! Ты позвонила! Как ты живешь?

– Живу, – Настя пожала плечами и автоматически спросила: – А ты?

– Я в порядке! – радостно сообщил Стае, его голос просто-таки звенел от безудержного возбуждения. – И так счастлив, что ты нашлась!

– А ты долго искал? – осторожно спросила она.

– Нет, – Стае вздохнул, – заехал к твоим родителям пару месяцев назад. А до этого и не пытался.

– Почему? – Настя, как ни старалась, не могла дать никаких разумных объяснений внезапному появлению Стаса.

– Боялся вывести на тебя… – он замолчал.

– А теперь уже не боишься? – помимо воли слова прозвучали грубо.

– Теперь некого, – Стае сделал долгую паузу и отчетливо, словно диктор, произнес: – Сергей Сергеевич повесился в тюремной камере три месяца назад.

– Неужели правосудие?! – Настя усмехнулась, не веря, что такое возможно.

– Да нет – недооцененные конкуренты, – пробормотал Стае.

– Ну-ну, значит, за три года в Москве ничего не изменилось. А ты теперь где?

– Пока что нигде, занимался продажей дома.

– Того самого? – Да.

На этом слова иссякли. Насте был неприятен и сам Стае, и этот бесцельный разговор – слишком неоднозначно раскрывалось в нем ее прошлое.

– Ты вернешься? – Стае первым нарушил тишину.

– А зачем? – ответила она вопросом на вопрос.

– Я тебя жду. Все это время ждал, – Стае запнулся. – Если тебе сложно самой, я прилечу в Париж. И мы вместе…

– Ну, – Настя поняла, что он хотел сказать, и болезненно ощутила, что не желает ничего подобного, – не знаю, перезвоню.

Она не стала дожидаться его возражений или просьб договориться обо всем прямо сейчас: просто повесила трубку. На часах было восемь вечера. Настя быстро встала из-за стола, в раздражении сорвала со спинки стула сумку и отправилась на работу.

Всю дорогу по петляющим улочкам от крошечной квартирки до клуба в голове девушки настойчиво пульсировало одно-единственное слово: «Зачем?» Зачем возвращаться в Москву? Этот город для нее печален и мертв: ни друзей, ни близких (родственники со звериным оскалом не в счет), ни надежд. Но и в Париже оставаться теперь вроде бы незачем. Каждый день разгребать авгиевы конюшни – сходить с ума от одиночества, глушить пустоту видениями и звучащими в голове стихами? Зачем? Три года в Париже были лишь ожиданием, заточением на задворках старинных улиц. Рано или поздно это должно было закончиться. Значит, время пришло.

Настя не стала увольняться сразу – еще целый месяц она ходила на работу в клуб: драила, мыла, убирала. Точнее, создавала видимость. А на самом деле при каждом удобном случае пробиралась в административный блок и делала копии со всех документов, договоров, счетов, которые казались ей важными или полезными. Благо за давно намозолившей всем глаза уборщицей никто не следил – привыкли к ее вездесущему форменному платью, порядком поизносившемуся за пару прошедших лет.

Мысли теперь постоянно вертелись вокруг возвращения в Москву: Настя окончательно и бесповоротно приняла решение открыть клуб мужского стриптиза для богатых женщин. Этот проект отвечал всем ее потребностям и мечтам: создать мир, где мужчина однозначно и беспрекословно будет подчиняться женщине, где она сама, хозяйка положения, установит собственные правила и условия бытия. Хватит уже жить по законам других.

Через месяц она наконец решилась и набрала номер Стаса. То ли от неожиданности, то ли от счастья он на целую минуту потерял дар речи – Настя сидела с прижатой к уху трубкой и раздраженно ждала, когда же он заговорит. А на следующий день Стае прибыл утренним самолетом в аэропорт Шарль де Голль. Видимо, заранее подготовился к поездке – откуда в мужчинах такая самоуверенность? – и лишь сидел ждал ее звонка.

По старой паутине парижских улиц он плутал добрых два часа, прежде чем отыскал нужный дом. Скрипучая деревянная лестница с такими узкими ступеньками, что Стае то и дело хватался за перила, боясь упасть, привела его на самый верх. Он постучал в незапертую дверь. Дверь под нажимом кулака раскрылась, и Стае увидел перед собою Настю: она сидела за шатким письменным столом лицом к окну. Девушка осторожно обернулась на протяжный скрип двери и медленно, превозмогая себя, выдавила улыбку.

Стае застыл перед Настей как вкопанный. От прежней наивной и немного надменной девчонки, какой он увидел ее в самый первый раз, ничего не осталось. В русых волосах тут и там поблескивали седые пряди, лицо побледнело и осунулось – теперь она выглядела лет на десять старше своего возраста. Ей же всего двадцать пять? А кажется, что под сорок, и в глазах такая непреодолимая тоска, что от одного взгляда накатывает, словно гигантская волна, тяжелая жалость.

– Настенька… – едва вымолвил он, пытаясь скрыть нервную дрожь в голосе. Он старался не показать своих чувств, не дать ей понять, что увидел, как она изменилась, но не сумел. Настя прочитала его мысли как раскрытую книгу. Закрыла лицо ладонями и, не произнеся ни слова, расплакалась.