Она обосновалась в «Садах», почти никого к нему не пускала и самому не позволяла вставать. Стромберг согласился на отсрочку, что дало Скотту время нагнать работу. Он приспособил желтый чайный поднос как подставку и писал, приподнявшись на подушках, как Флобер. В пять Шейла отбирала поднос и собирала с пола разбросанные черновики, чтобы потом их перепечатать. Пока она готовила ужин, Скотт мог следить по радио за новостями из Европы, хотя на самом деле до смерти хотел выпить джина с Боги и Мэйо. Ему нравилась забота Шейлы, но он не терпел, чтобы с ним обращались как с немощным. К третьему дню он уже продумал побег в мельчайших подробностях.

Тогда вышла ссора из-за отъезда Скотта на Пасху. Шейла боялась, что он плохо перенесет дорогу, хотя доктор дал разрешение не моргнув глазом. Она упрашивала Скотта остаться, уверяла, что дочь все поймет. Все равно летом она сама приедет. Прикованный к постели, Скотт не мог уйти от разговора, и каждый новый спор его только утомлял. Он твердил как заведенный: обещал Скотти, да и к поездке уже все готово.

– Всего неделя.

– А потом месяц проведешь в постели.

– Я должен. И ты это знаешь.

– Лучше бы ты остался.

– Я бы и сам хотел.

Эти слова Скотт еще мог ей сказать, но они не умилостивили Шейлу. Слишком хрупок был еще мир между ними. Теперь Скотта не удивляло, что иногда любовники превращаются в убийц.

В последний вечер Шейла поменяла постельное белье, и они вместе спали на широкой кровати Скотта, не нарушая наставлений доктора. Шейла не смягчилась. Она хотела напомнить ему, чего он лишится, уехав. И Скотт не мог противостоять влечению, несмотря на то что на нем была мешковатая пижама, а на ней – бюстгальтер. Шейла отодвинулась на край постели, но он навалился сверху.

– Остынь, милый, придется подождать, – сказала она.

– Это меня не убьет.

– Это – нет.

– Давай проверим.

– Очень великодушно с твоей стороны, но не тебе придется объясняться с доктором.

– А что ты ему скажешь?

– Скажу, что хотела как лучше, но ты меня не слушал.

– Прохладный прием для того, кто едва не умер.

– И правда. Но ты действительно меня не слушаешь. Делаешь что хочешь, а потом ждешь от меня заботы, когда дело плохо кончается.

Скотт хотел поспорить, сказав, что Шейла все слишком упрощает, но не смог.

– Сама виновата, – сказала она.

– Вовсе нет.

– Да послушай же! Я это уже проходила с мамой. У нее помутился рассудок; приходилось готовить ей ужин, укладывать мальчиков спать. Мне тогда было десять или одиннадцать. И ничего с тех пор не изменилось!

Скотт хотел было сказать, что в последнее время исправлялся, но знал, что лучше не прекословить.

– Я понимаю, человека не поменяешь. Будь добр, на этот раз береги себя, пожалуйста. Не могу видеть тебя таким.

И почему он обязан беспокоиться о ком-то, кто беспокоился о нем самом? Любому другому можно было бы соврать.

– Постараюсь, – сказал Скотт и тут же об этом пожалел.

К утру просьба Шейлы приобрела весомость пророчества, витавшего над их головами во время прощального поцелуя и преследовавшего Скотта даже на самолетном трапе. Впрочем, когда самолет оставил позади горы и внизу потянулась непроходимая пустыня, оно постепенно развеялось, и Скотт смог сосредоточиться на предстоящей дороге, будто в те долгие часы, что предстояло провести в воздухе, в его голове мог бы родиться блестящий план. Но, не зная, в каком состоянии Зельда, об этом и думать было нечего. Скотти, наверное, будет держаться особняком, как всегда, давая родителям время побыть вдвоем. Скотт взял с собой сценарий в надежде еще до Пасхи телеграфировать Стромбергу о том, что закончил. Однако не работал, а разглядывал кабину и делал заметки о пассажирах. Солт-Лейк-Сити, Денвер, Омаха. Самолет резиновым мячиком скакал через весь континент, стюардессы при каждой дозаправке пополняли запасы сэндвичей и свежих газет, помогали разложить спальные места. Боясь пролить лекарство, Скотт отпил две столовые ложки снотворного прямо из бутылочки и в считаные минуты отключился. Его разбудили перед самым Балтимором, в иллюминаторы били рассветные лучи. Скотт потягивал кофе, думал о Шейле, которая еще спит на голливудских холмах, и молил, чтобы перелет наконец закончился.

Скотти ждала его на вокзале. На ней была модная тельняшка, какой Скотт у дочери еще не видел. Выбрать, конечно, помогла жена Обера, Энн.

– Какая ты элегантная! – сказал он, положив руки на плечи дочери. – Напомни поблагодарить ее. Как твоя латынь?

– Bonum.

– Bene factum![106] Говорю тебе, летом она придется очень кстати.

– Разве что встречу симпатичного кардинала.

– Кстати, маме ни слова! Ты написала ей, как я просил?

– Да, пап, – ответила Скотти угрюмо.

– Не говори так, будто это обуза. Письмо в месяц – не слишком обременительно.

– Написать мне нетрудно. Дело в ее ответах. Она тебе сообщила, что намерена кататься на велосипеде по Провансу?

– Нет, – ответил Скотт, надеясь, что дочь шутит.

– Написала, что поедет туда осенью с какой-то женщиной из больницы. И будут жить в шато.

– Мама запуталась.

– Это я поняла.

– Доктор пишет, что не отпустит ее больше без присмотра. Похоже, у них там что-то случилось за это время.

– Похоже на то. Так она не едет в Прованс?

– Нет. Но сиделку к ней приставят.

– Боже.

– Думаю, это не так уж плохо.

Скотт понимал озабоченность дочери. Еще один посторонний – еще один свидетель их незавидного положения. Он не стал упоминать, сколько за это приходится доплачивать.

Когда поезд подошел, Скотт подхватил сумку дочери и занес ее в вагон вместе со своей, хотя знал, что не стоит этого делать. Ехать им предстояло вдоль побережья, так что он выбрал места на левой половине вагона, откуда будет удобно глядеть на сменяющие друг друга бухты и прибрежные болотца. Наступило время отлива, по обнаженному песку вышагивали чайки. Оказалось, что рыбацкая хижина, которую Скотт приметил в прошлый раз, сгорела. Скотти сидела молча и переписывала таблицы глаголов, пока он сам листал «Колльерс». В отношениях отца и дочери наступил момент, когда они виделись только по праздникам, а их жизни редко пересекались. Скотти была хорошим спутником, наблюдательным и остроумным, но он часто ощущал, как отдаляет их друг от друга время, проведенное порознь, ей словно не было до него дела. И дальше будет только хуже. Этой осенью Скотти уедет в колледж.

– Не хочешь почитать? – спросил он, доставая сценарий. – Только пообещай не жалеть меня.